Республика воров. Скотт Линч

ярости металась под кожей, захлестнув Жана от макушки до кончиков пальцев. Увы, выплеснуть ее было не на кого, точнее, избить было некого. Попадись сейчас под руку Зодешти или Кортесса, Жан расколол бы им все кости, будто глиняные горшки, а архидонну придушил бы, и никакое колдовство его не удержало бы. Однако как бы он ни злился, а поднять руку на Локка не мог. Приходилось обходиться словами. Припомнив все былые обиды и разочарования, Жан укоризненно произнес:

      – Надоело! Я только и делаю, что жду, вот только чего дожидаюсь – не пойму. На яхте ждал, пока на тебя яд подействует. Здесь, в Лашене, каждый день гляжу, как тебе становится все хуже и хуже, но как последний дурак жду чуда. А ты…

      – Жан, да пойми же, я нутром чую: здесь какой-то подвох!

      – Да что ты говоришь?! А то я сам не догадался. Я вот что тебе скажу: раз уж мы знаем, что они нас подловить собираются, обратим это себе на пользу.

      – Бросай меня и уходи. Вот увидишь, у них к тебе сразу всякий интерес пропадет. Им же главное – надо мной поиздеваться, а я им этого удовольствия не доставлю.

      – Великолепно придумано! Лучше не бывает. Шедевр, да и только. Значит, ты сдохнешь, а твоя смерть доставит им некоторое неудобство. Может быть, даже немного разочарует. Ты им удовольствия не доставишь? Ну да, примерно так же, как если бы я собрался в «погоне за герцогом» твою фигуру с доски снять, а ты бы себе горло перерезал, чтоб мне неповадно было.

      – Но ведь…

      – Заткнись. Я тебя умоляю, закрой свой проклятый рот. Молчи и слушай. Знаешь, вот когда ты в добром здравии, то сами боги тебе не указ, ты над ними в открытую насмехаешься, но стоит прихворнуть, как ты превращаешься в редкую сволочь.

      – Я всегда…

      – Нет, вот этого ты в жизни не признаешь. Ты ведь к обычной жизни не приспособлен, Локк Ламора. Помнишь, в Тал-Верраре мы мечтали, как удалимся на покой? А ведь оба прекрасно понимали, что все это – чушь собачья. Ты не умеешь отдыхать. Для тебя покой хуже смерти. Ты мечешься от одной аферы к другой, как паук на раскаленной сковороде. А когда остаешься без дела – не по своей воле, а вынужденно, в силу обстоятельств, – так вот, когда ты остаешься наедине с собой, когда тебя ничто не отвлекает от дурацких мыслей, то ты и впрямь готов умереть. Ох, какой же я болван! Почему я раньше этого не понял!

      – Ты сейчас о чем?

      – Помнишь, как мы стеклянное подземелье подожгли, чтобы с убийцей Клопа расправиться? И потом, когда из Каморра сбежали… Помнишь, о чем мы с тобой на корабле говорили? Помнишь, как ты в Вел-Вираццо над собой измывался? Серому Королю тебя заколоть не удалось, так ты сам решил в вине утопиться. А теперь вот… Нет, когда ты болен, ты не просто невыносим, ты… Ох, Локк, в старовадранском есть такое хорошее слово Endliktgelaben – я его узнал, когда послушником в храме Азы Гийи был. Оно означает, что на человека иногда накатывает такое настроение, когда хочется себя уничтожить. И не умозрительно, из-за дурацкой обиды на жизнь и от жалости к себе, любимому, а в полном смысле слова – покончить со своим бренным существованием раз и навсегда.

      – Ох, ради Переландро, Жан! Ни о чем таком я и не помышлял!