Благословение. Даниэла Стил

Когда пробудешь сорок два года мисс Грэхем, потом стать кем-то другим, да еще за один день… – Она заметила разочарование в его глазах. – Но, с другой стороны… может, за следующие тринадцать лет я смогу привыкнуть к другой фамилии?.. Знаешь, что я тебе отвечу?

      – Колеман? – Он был поражен и тронут до глубины души. Действительно, сегодня был просто необыкновенный день.

      – Миссис Колеман, – проговорила она, – Пилар Колеман. – Она трогательно улыбнулась, став совсем юной. Брэд не удержался и снова поцеловал ее. Его рука нежно обвилась вокруг ее талии, и они медленно двинулись к гостям, туда, где праздник был в разгаре.

      – Мои поздравления, Пилар. – Мать улыбалась ей поверх бокала с шампанским.

      В свои шестьдесят семь Элизабет Грэхем все еще оставалась привлекательной женщиной. Она работала врачом-невропатологом и имела обширную практику в Нью-Йорке вот уже сорок лет. Пилар была ее единственным ребенком. Ее муж – судья нью-йоркского апелляционного суда – погиб в авиакатастрофе. Он был тогда на вершине своей карьеры, а Пилар училась на юридическом факультете.

      – Сегодня ты удивила нас всех, – сдержанно проговорила мать и поджала губы.

      Пилар улыбнулась ей в ответ. Она прекрасно знала ее манеру все время поддразнивать дочь и научилась с годами не обращать внимания на эти реплики и тон, которым они обычно произносились.

      – Вся наша жизнь полна неожиданностей и сюрпризов, – парировала дочь и посмотрела на Брэда и стоящую позади него Марину.

      Они были знакомы буквально с первых дней, как только Пилар появилась в Санта-Барбаре. Женщины очень сблизились, Марина в какой-то мере заменяла ей мать, и для Пилар очень много значило то, что именно она возглавила свадебную церемонию. Марина работала с Брэдом в суде, но дружили они с Пилар уже целую вечность. Они вместе работали еще в адвокатской конторе, пока Марина не сделалась судьей, а отношения их были гораздо более тесными, чем отношения Пилар с матерью.

      С матерью они никогда не были близки, да и вообще своих родителей Пилар почти совсем не знала и виделась с ними редко. Они были заняты своей карьерой и, когда дочери исполнилось семь, отправили ее в интернат. На каникулы ее привозили домой и устраивали, как она рассказывала об этом Брэду, «допросы с пристрастием». Они спрашивали, чему их там учат, как продвигается ее французский и не будет ли она любезна объяснить появление низкой оценки по математике. Они были совершенно чужими ей людьми, хотя отец иногда во время отпуска предпринимал слабые попытки сблизиться с дочерью. Но как бы ни был отец занят своей карьерой, это была ерунда по сравнению с тем, как относилась к работе Элизабет Грэхем. Когда Пилар была еще ребенком, мать дала ей понять раз и навсегда, что то, что она делает для своих пациентов, не идет по важности ни в какое сравнение с тем, что она может сделать для своей единственной дочери.

      Много лет назад, когда они только познакомились, Пилар сказала Брэду:

      – Я понятия не имею, зачем моим родителям