Пять синхронных срезов (механизм разрушения). Книга вторая. Татьяна Норкина

так: какая разница, понял или нет. А между тем, только это и важно! Но где же мне в мои 17 лет понимать всё так, как мама!

      Мама говорит: Северный вокзал; я не переспрашиваю, а думаю: да! конечно, мама так говорит про Ярославский вокзал. Покупаю билет на поезд до Вельска: мама едет в гости на свою родину. Вечерком после моих занятий мы едем на Красную площадь, просто погулять. Когда мы проходим рядом с важной Никольской башней, осенённой рубиновой звездой, мама неожиданно говорит задумчиво и нежно:

      – Бывало, постучишь вот в это окошечко, и Сано выглянет…

      Вот это да! Я никак, ну никак почему-то не могу себе этого представить. Окно неплотно завешено изнутри простыми белыми занавесочками, точно такими же, как у нас дома на кухне. Горит яркий свет: голая лампочка, очень яркая; наверное, 250 ватт. Мамин брат дядя Саша служил в армии в Москве, в Кремлёвских войсках, как раз в то время, когда мама училась в пединституте им. В.И. Ленина. Бабушка Анастасия Петровна приезжала в Москву проведать своих милых детей: есть фотография, мне она так нравится! Какие хорошие лица!

      Вот мы выходим из Александровского сада, проходим мимо Боровицких ворот и подходим к необычному арочному наземному павильону станции метро “Кропоткинская”. В самом начале улицы Рылеева в кондитерской покупаем бесподобные конфеты-помадки, которых я никогда не вижу в наших булочных-кондитерских. Я решаю приехать сюда потом ещё раз, купить что-нибудь к чаепитию, которое я хочу устроить на свой день рождения – очень скоро! Глядя вдаль узкой извилистой улицы Рылеева, мама мечтательно говорит мне:

      – Здесь я жила у дяди Васи. Гагаринский переулок…

      Я смутно помню, мы были у них в гостях, пили чай, мне было пять или шесть лет. Я была какая глупая, мама не купила мне в ГУМе шариковую ручку за 70 копеек, и я плакала об этом на всю Красную площадь. Мама почему-то не могла меня успокоить, я очень горько плакала. Женя когда рассказывает, как мы шли по Красной площади и как я плакала, то тон у него очень неодобрительный… Но я же маленькая была!

      – Дворец Советов, – говорит мама, вспоминая. – Здесь была такая станция метро.

      – Но теперь это «Кропоткинская», – полагаю я.

      – Князь Кропоткин? (Мама называет его имя-отчество.) Лишь бы Сталину назло, всё переименовывают, – тихонько ворчит моя мамочка, явно не желая давать мне ни малейших разъяснений на эту тему.

      Я так думаю, маме не нравилось, как быстро летит время: вот уже 27 лет прошло с тех пор, как она училась в Москве, а следы той Москвы буквально на глазах ускользают и ускользают. И ещё: как историк мама понимала, что не надо быстро всё менять до неузнаваемости, люди будут всё равно потом по крупицам собирать и даже возвращать прошлое. Я вспоминаю: четыре года назад мы путешествуем-гуляем по Москве, и мама задумчиво произносит: «Красные ворота… Красные ворота… Где же это?» Затем она решительно подходит к почтенной даме и говорит ей, именно не спрашивает, а проговаривает:

      – Извините пожалуйста! Красные ворота.

      И