Ночь нежна. Френсис Скотт Фицджеральд

И после внушительной паузы: – Торопиться ни к чему. Мы должны распить еще бутылку шампанского.

      – Я больше пить не буду, – сказал Дик.

      – А Розмэри будет. Она ведь завзятый алкоголик – у нее всегда припрятана в ванной бутылка джину. Мне миссис Спирс рассказывала.

      Он вылил остатки шампанского в бокал Розмэри. В их первый день в Париже Розмэри выпила столько лимонаду, что почувствовала себя плохо, и после этого уже вообще ни к каким напиткам не прикасалась. Но сейчас она взяла налитый ей бокал и поднесла к губам.

      – Вот тебе и раз! – воскликнул Дик. – Вы же говорили, что никогда не пьете.

      – Но я не говорила, что никогда не буду пить.

      – А что скажет мама?

      – Один бокал можно.

      Ей вдруг очень захотелось выпить этот бокал шампанского. Дик пил, не очень много, но пил, и может быть, если она выпьет тоже, это их сблизит, поможет ей сделать то, на что она внутренне решилась. Она залпом проглотила почти половину, поперхнулась и, переведя дух, сказала:

      – Кроме того, мне уже восемнадцать лет – вчера исполнилось.

      – Что же вы нам не сказали? – возмущенно зашумели остальные.

      – Нарочно, чтоб вы ничего не затевали и не создавали себе лишние хлопоты. – Она допила свое шампанское. – Вот, считайте, что мы отпраздновали.

      – Ничего подобного, – возразил Дик. – Завтра по случаю вашего дня рождения будет парадный ужин, и не вздумайте забыть об этом. Шутка сказать – восемнадцать лет.

      – Мне когда-то казалось: все, что случается до восемнадцати лет, это пустяки, – сказала Мэри.

      – Так оно и есть, – подхватил Эйб. – И то, что случается после, – тоже.

      – Эйбу все пустяки, пока он не сядет на пароход, – сказала Мэри. – У него на этот год в Нью-Йорке очень серьезные планы. – Казалось, она устала произносить слова, утратившие для нее реальный смысл, словно на самом деле все, чем была заполнена – или не заполнена – ее и ее мужа жизнь, давно уже не шло дальше планов и намерений. – Он едет в Штаты писать музыку, а я еду в Мюнхен заниматься пением, и когда мы снова соединимся, нам будет море по колено.

      – Как хорошо! – воскликнула Розмэри. Шампанское уже давало о себе знать.

      – Ну-ка, еще шампанского для Розмэри. Это ей поможет осмыслить деятельность своих лимфатических желез. Они ведь начинают функционировать в восемнадцать лет.

      Дик снисходительно засмеялся; он любил Эйба и давно уже перестал в него верить.

      – Медицине это неизвестно, а вообще – идем.

      Уловив в его словах покровительственный оттенок, Эйб заметил небрежно:

      – А ведь, пожалуй, моя новая вещь пойдет на Бродвее куда раньше, чем вы закончите свой ученый трактат.

      – Тем лучше, – не повышая тона, сказал Дик. – Тем лучше. Я, может, и вовсе брошу этот, как вы его называете, «ученый трактат».

      – О, Дик! – В голосе Мэри прозвучал испуг. Розмэри впервые увидела у Дика такое лицо – пустое, лишенное всякого выражения; она чутьем поняла,