Ночь нежна. Френсис Скотт Фицджеральд

но Розмэри мгновенно сравнила его с Диком Дайвером, и сравнение заставило ее резко качнуться в сторону последнего. Рядом с Диком Эрл Брэди казался грубоватым, даже вульгарноватым; и все же ее опять словно током пронизало от его близости.

      С фамильярностью старого знакомого он обратился к детям, только что вставшим из-за стола:

      – Спел бы ты нам что-нибудь, Ланье. Спой нам вместе с Топси хорошую песенку.

      – Какую же песенку вам спеть? – спросил мальчик, забавно растягивая слова, как все американские дети, выросшие во Франции.

      – Ну вот хотя бы «Mon ami Pierrot».

      Без всякого жеманства брат и сестра стали рядом, и два пискливо-звонких голоска понеслись в тишине вечера:

      An clair de la lune

      Mon ami Pierrot

      Préte moi ta plume

      Pour écrire un mot

      Ma chandelle est morte

      Je n’ai plus de feu

      Ouvre moi ta porte

      Pour l’amour de Dieu[2].

      Песенка кончилась; разрумяненные закатными лучами, дети с безмятежной улыбкой принимали похвалы и одобрения. Розмэри вилла «Диана» казалась сейчас центром вселенной. На таких подмостках не может не разыграться что-то необыкновенное. Она встрепенулась, услышав, как звякнула калитка, пропуская новых гостей, – это ввалились скопом супруги Маккиско, миссис Абрамс, мистер Дамфри и мистер Кампион и сразу же устремились к веранде.

      Розмэри полоснуло досадой – она торопливо глянула на Дика, словно спрашивая, что означает столь странное смешение. Но в его поведении не заметно было ничего необычного. Он приветствовал гостей с горделивым достоинством, всем своим видом показывая, что ценит заложенные в них безграничные и еще не раскрытые возможности. И так сильна была ее вера в него, что минуту спустя она уже принимала как должное присутствие Маккиско с компанией, и ей даже казалось, что она с самого начала ожидала их здесь увидеть.

      – Мы с вами встречались в Париже, – сказал Маккиско Эйбу Норту, который вместе с женой явился вслед за ними. – Даже два раза встречались.

      – Как же, как же, конечно, – подтвердил Эйб.

      – А скажите, где это было? – спросил Маккиско, вместо того чтобы благоразумно поставить точку.

      – Да, кажется… – Но тут игра надоела Эйбу. – Не помню где.

      Этот обмен репликами заполнил возникшую паузу; инстинкт подсказывал Розмэри, что теперь положение требует чьего-то тактичного вмешательства, но Дик не делал никаких попыток изменять порядок, в котором расположилось все общество с приходом последних гостей, или хотя бы сбить спесь со снисходительно улыбающейся миссис Маккиско. Он не старался развязать затянувшийся узел отношений, потому что не придавал этому сейчас значения и знал, что он развяжется сам собой. Свои силы он приберегал для более значительного момента, когда можно будет, явив себя гостям с новой стороны, дать им насладиться оказанным приемом.

      Розмэри стояла рядом с Томми Барбаном, который был в необычно язвительном настроении, – казалось, у него есть на то особые причины. Он сообщил

2При лунном свете,Мой друг Пьеро,Прошу, ссуди мнеТвое перо.Погасла свечка,И нет огня,Я жду у двери,Впусти меня (фр.).