Морпех. Зеленая молния. Иван Басловяк

лампу, я поднялся с кресла и пошёл встречать гостя. Им, естественно, оказался профессор. Стряхнув на крыльце с зонта дождевые капли, мой работодатель вошёл в холл и заявил:

      – Всё готово, дело за вами. Собирайтесь, запуск по готовности.

      Голому собраться – только подпоясаться. Молча обул короткие сапожки, накинул дождевик и следом за профессором шагнул в прошиваемую косым холодным дождём темень. Идти до лабораторного корпуса было недалеко, всего двести семнадцать шагов (за год в должности испытателя вымерил), но успел и промокнуть, и замёрзнуть. Сильный порывистый ветер раскачивал голые деревья и хлестал нас тяжёлыми дождевыми струями. Дважды в небе грохотал гром и сверкали молнии.

      – Что-то об осенних грозах в нашем регионе я ничего не помню, – подумал я.

      Тут вновь блеснула яркая молния, высветив и дорожку, и недалёкое уже здание лаборатории. Погасла, одарив нас мгновенной слепотой, а через сорок две секунды (я механически начал отсчёт после блеска молнии – «двадцать два, двадцать два…»), раздался дикий грохот, почти физически вбивший меня в асфальт. А ветер швырнул в лицо не менее ведра дождевой воды.

      – Гроза сюда идёт, – подумал я и, подхватив профессора на руки, благо он был довольно тщедушен, в три прыжка доскакал до корпуса и ввалился в холл. Захлопнувшаяся дверь враз отсекла звуки бушевавшей стихии. Внутри здания было тепло, сухо, светло, тихо и пусто. В смысле небыло никого, включая круглосуточную охрану. Я посмотрел на профессора. Тот уже снял свой дождевик и повесил его в гардероб.

      – А где все? – спросил я его.

      – Отпустил. Они нам не нужны. Пошли.

      Только сейчас я рассмотрел, в кого превратился профессор за прошедшее с нашей последней встречи время. И так не атлетическая фигура Петра Семёновича ещё более усохла. Волосы на голове и ухоженная прежде бородка превратились в одни единые всклокоченные дебри. В движениях появилась суетливость и какая-то нервозность. На меня он не смотрел. Ссутулившись и почему-то прихрамывая, поковылял к лестнице.

      – Да, тяжко ему пришлось, – подумал я, поднимаясь вслед за профессором по лестнице на третий, и последний, этаж здания. Быстро прошли по коридору до лаборатории. Я нырнул в санузел, где снял всю одежду и бельё, быстро проделал «предполётную подготовку» на унитазе и под душем, одел памперс и вошёл в зал запуска.

      Изменился он существенно. Особенно это коснулось моего, уже привычного, анатомического кресла, лёжа в котором я пережил восемь неудачных попыток вторжения в чужой мозг. Теперь это был настоящий трон. Или электрический стул, пискнуло чувство самосохранения (что-то как-то даже жутковато на мгновенье стало, уж больно похож). Опутанное жгутами проводов разной толщины и цвета, кресло приобрело какую-то даже величественность. Шлема как такового не было. Вместо него – тонкое кольцо на выдвижной штанге. Кольцо было утыкано короткими штырями и походило на венец на голове пиндосовской статуи Свободы.

      – Садись, –