Письма о добром. Дмитрий Лихачев

двух Арагвах пели соловьи.

      С Крестового спустившись перевала,

      Где в мае снег и каменистый лед,

      Я так устал, что не желал нимало

      Ни соловьев, ни песен, ни красот.

      Под звуки соловьиного напева

      Я взял фонарь, разделся догола,

      И вот река, как бешеная дева.

      Мое большое тело обняла.

      И я лежал, схватившись за каменья,

      И надо мной, сверкая, выл поток,

      И камни шевелились в исступленье

      И бормотали, прыгая у ног.

      И я смотрел на бледный свет огарка,

      Который колебался вдалеке,

      И с берега огромная овчарка

      Величественно двигалась к реке.

      И вышел я на берег, словно воин,

      Холодный, чистый, сильный и земной,

      И гордый пес, как божество, спокоен,

      Узнав меня, улегся предо мной.

      И в эту ночь в садах Пасанаури,

      Изведав холод первобытных струй,

      Я принял в сердце первый звук пандури,

      Как в отрочестве – первый поцелуй.

      Природа Грузии и в самом деле мощно принимает человека и делает его сильным, величественным и рыцарственным.

      Впечатления от природы Армении заставляют меня несколько подробнее сказать и о ее пейзажах. Многовековая культура Армении победила даже горы. «Хоровод веков… – пишет Андрей Белый в „Ветре с Кавказа“, – впаяны древности в почву; и камни природные – передряхлели скульптуру; и статуи, треснувши, в землю уйдя, поднимают кусты; не поймешь, что ты видишь: природу ль, культуру ль? Вдали голорозовый, желто-белесый и гранный хребетик сквозным колоритом приподнят над Гегаркуником, Севан отделяющим; почвы там храмами выперты, храмы – куски цельных скал».

      Не могу удержаться, чтобы не привести из той же книги отрывок, где Белый описывает свои первые впечатления от Армении, полученные им ранним утром из окна вагона:

      «Армения!

      Верх полусумерки рвет; расстояние сложилось оттенками угрюмо-синих, сереющих, бирюзоватых ущелий под бледною звездочкой: в дымке слабеющей зелень; но чиркнул под небо кривым лезвием исцарапанный верх, как воткнувшийся нож; и полезла гребенкой обрывин земля, снизу синяя, в диких разрывинах; будто удары ножей, вылезающих из перетресканных камневоротов – в центр неба; мир зазубрин над страшным растаском свисающих глыб, где нет линий без бешенства!»

      Что это не мимолетное впечатление Белого, показывает тот факт, что на него откликнулся и сам гениальный армянский живописец Мартирос Сарьян, а что может быть авторитетнее именно такого отклика художника! В своем письме Белому, вызванном впечатлением от очерка «Армения», Сарьян пишет, что он хранит воспоминание о тех днях, когда они вместе «разъезжали или расхаживали по этой обожженно-обнаженной нагорной стране, любуясь громоздящимися камнями голубовато-фиолетового цвета, ставшими на дыбы в виде высочайших вершин Арарата и Арагаца».

      Я не смею поправлять Сарьяна,