Сполохи юности. Николай Углов

не совладев со своими нервами, и не помня себя от ярости, выхватил из кармана перочинный нож, которым только что у Беляевых открывал «Кильку в томатном соусе», яростно закричал:

      – Ну, Ашотик, держись! Не быть тебе сегодня живым! Не выйдешь отсюда!

      Продавец дёрнулся, побагровел, но сдержался. Я вышел из магазина и начал демонстративно прогуливаться перед освещёнными витринами магазина. Прошло с полчаса. Магазин должен был уже давно закрыться, но продавец почему-то медлил. Он забеспокоился, наблюдая через окна за мной. Это вызвало у меня ещё большую агрессию:

      – «Ага, гад! Боится меня! Трусит».

      Теперь я, засунув руки в карманы, остановился напротив освещённого витража и грозно смотрел на продавца. Непонятное упорство не проходило. Самолюбие ликовало: продавец, видно, не на шутку струхнул! Народу не было, лишь редкие покупатели заходили в магазин. Армянин о чём-то гово-рил с единственной женщиной, тоже, видно, продавщицей.

      Это меня начало веселить. Гнев прошёл, выпить давно расхотелось, а к Беляевым домой уже, наверное, со второй смены пришли мать и отчим. Надо было уходить домой. Женщина зашла за прозрачную тюлевую занавеску и о чём-то долго говорила по телефону. Я начал соображать, что «дело пахнет керосином». Отошёл от освещённых окон и потихоньку перешёл на противоположную сторону улицы. Стал в тёмном углу у почтового отделения. Почти сразу же к магазину подъехала милицейская машина. Из неё вышел милиционер с четырьмя дружинниками. Они зашли в магазин. Я быстро перебежал через улицу на территорию парка санатория «Москва» и там вдоль ручья побежал на Овражную.

      Как-то мать наварила ленивых вареников. Садимся ужинать. На столе вареники и две маленькие стеклянные баночки со сметаной. Тогда их выпускали в небольшой расфасовке. Приходит пьяный Пастухов. Сразу вызверился на меня:

      – Жрать ты мастер, а работать не хочешь! Ишь, сметаной его кормишь! Халдей!

      У меня всё вспыхнуло внутри! Как он надоел своими попрёками! Не думая о последствиях, схватил баночку со сметаной и плеснул ей в лицо Филиппа! Сметана залила глаза, покатилась по бровям, щекам и зависла на усах. Отчим не ожидал этого, и оторопело заморгал. Мать сначала испугалась, а затем рассмеялась – так был смешон Филипп Васильевич. Я выбежал из комнаты в сад и не стал ужинать.

      После этого случая отчим перестал попрекать меня едой.

      Вся молодёжь города в то время в субботние, воскресные дни собиралась на Пятачке. Довольно широкий спуск от железнодорожного вокзала шёл как бы в тоннеле. По обе стороны ни одного строения (сейчас проход застроен магазинами), только высокие подпорные стенки в зелени, обвитые плющом и диким виноградом. Машины по этой короткой улице не ездили, она существовала только для пешеходов. Улочка шла к центру города и заканчивалась у знаменитой Коллонады. Это и был наш Пятачок.

      Валом идёт молодёжь туда-сюда. То в гору, то с горы. Все здороваются друг с другом, останавливаются группами, зыркают по сторонам,