Храм. Галина Болтрамун

и какой-то… просветленный, что ли. «Я наконец освободился от Арри», – заявил он. Мы с ним общались примерно полчаса. Разумеется, я перед ним тоже извинился за подслушанную беседу. Он отреагировал так же как ты, то есть никак. Потом я доложил, что мы с тобой и отец хотим назначить его главой архива, что присутствие такого компетентного и авторитетного человека при дворе сделает нам честь, ну и так далее. «Вы очень милые мальчики», – ответил он. Потом он что-то говорил о своем пробуждении, я не понял, несколько раз упоминал тебя. В какой-то момент я заметил, что он устал, бледность чуть пожелтела, и, как бы сформулировать, некий налет образовался на лице. Даже я, не склонный к мистическим переживаниям, слегка затрепетал, почувствовал себя неуютно. «Вы отдохните, – сказал я ему, – а потом я вам пришлю брата». Он задумчиво кивнул, затем зорко оглядел меня с ног до головы, как будто впервые по-настоящему увидел, и опустил веки. Недавно слуги обнаружили, что он уснул навсегда.

      – Отрадно, что он освободился от меня, – вздохнул преданный и вместе с тем преодолевший учителя ученик. – Вероятно, он хотел облучить меня своим преображением на пороге нового начала.

      – Его предсмертный облик странно подействовал на меня, – мимика Рея слегка исказилась.

      – Это хороший финал. После той нашей беседы меня снедала некоторая неудовлетворенность, оттого что я не сумел донести до него самого главного. В тот вечер я говорил вдохновенно, и порой мне сдавалось, что убедительно; отчасти это, видимо, так и было. Лишь потом я осознал, что многое осталось за рамками диалога. Но для него уже все свершилось. Я рад.

      Арри светло улыбнулся. Рей еще больше погрустнел.

      – Поистине, дорогой, мне это не доступно. Ни всегдашняя твоя настроенность, ни твое поведение теперь. Чему ты улыбаешься? Ведь покойников принято оплакивать и в нашей стране, и, насколько я осведомлен, даже в варварских племенах. Плакальщицы уже приглашены. Разве не печально, когда умирает лучший, единственный друг, способный оказать тебе поддержку? Ты сам называл его учителем и благодарил, и вот при вести о его кончине заявляешь, что чему-то рад, и я совсем не вижу скорби на твоем лице.

      – Что я могу изречь в этой связи? Ничего. Потому что я не мыслю такими категориями. А ты не мыслишь моими.

      – Хорошо, что не мыслю твоими. Я пришел к тебе, Арри, в первую очередь поговорить о себе. Я не подвержен меланхолическим наплывам, но с недавних пор меня разъедает безотчетное, навязчивое уныние. У меня немало знакомцев, с которыми я провожу досуг, некоторых я считал друзьями. Но только теперь я всерьез задумался: кем для меня являются все эти люди? Ни одному из них я не могу доверить свою тревогу. И тут я вспомнил, что у меня есть брат… Но при этом я должен быть честным перед тобой, выслушай. Было время, когда на меня накатывали приступы слепой антипатии к тебе, потом эта неприязнь прошла окончательно, хотя чувство легкого нерасположения подчас возникало и быстро заглушалось безразличием. Меня много хвалили, и надею�