Пистолет. Елена Крюкова

животом вверх.

      Лежу, как мяса кусок!

      Он мне орет: ты, блядь, где живешь?! Я тебя домой отвезу! Ну! Говори!

      Ну я ему и говорю: на Гребешке.

      Слышу: тачку тормознул. Шоферу что-то злое бормочет. Потом ко мне шагнул. Меня под мышки взял, и под коленки. Я-то не такая уж легкая. Кость у меня широкая. А он меня поднял, как делать нечего.

      Лежу на руках – у мужика? Какое там! У парня! Пацана!

      Гляжу ему в лицо – лет шестнадцать ему, что ли.

      И мысли скачут: ну вот, то переросток, то недоросток. То старик, то молокосос.

      И он мне в рожу глядит. И улыбнулся вдруг. Так тепло. Только что матерился гадко, а тут – улыбка… такая…

      Гляжу: раскосый. Татарин, что ли? Или казах? В общем, чучмек какой-то. Из смерти, короче, за шкирку, как кошку, меня выволок.

      В тачку кинул, на заднее сиденье, как мешок. Сам к водиле сел. «На Гребешок! – говорит. – Живей, худо ей!»

      Водила поехал.

      Слышу, бросил пацану моему: «Че это она у тебя, до усеру напивается? На ногах не стоит? И часто ты так ее возишь? Да набей ты ей морду один раз хорошенько!» – и все в таком роде.

      И пацан, слышу, водиле отвечает: да, типа, надо бы, конечно, поколотить ее хорошенько, чтобы неповадно было! Бабы, они кулак понимают… ну, прямо валит про меня внаглую, будто я его девка и напилась в дымину.

      Едут так. Болтают. Сперва про меня. Потом про что-то свое. Я уже не слушаю.

      Перевариваю, как это я жива осталась.

      И запоздалый страх такой взял. Забрал. Дрожь по мне пошла. Заколыхала всю.

      Я там, на сиденье заднем, лежу и говорю: эй, ты, дай закурить.

      И он, нахал такой, оборачивается ко мне, сигарету из пачки выбивает, мне протягивает, и зажигалку мне бросает, и я ее ловко так ловлю, – и слышу, он водиле цедит сквозь зубы: представляешь, достала баба, смолит и смолит целый день, у меня все легкие уже прочернели, я сам столько не курю, сколько она.

      И я кручу колесико зажигалки, кручу, кручу, – а огня все нет, все нет и нет. И сигарету в зубах держу, и смеюсь беззвучно, колыхаюсь вся, как студень.

      И р-р-р-раз! – как брошу ему в затылок зажигалку! Да как заору: ты, сучонок! Не можешь никогда мне зажигалку новую купить! Купи сегодня целый мешок! Чтобы я – так – не мучилась!

      И он захохотал, как заполошный, и кричит через смех, просто икая от смеха: куплю! Куплю! Куплю, еп твою мать!

      А водила крутит головой, тоже хохочет: весело вы живете, ребята, ой, весело!

      Так, со смехом, и доехали.

      А когда мы добрели до двери, и я ключом в замке ковырялась, и в квартиру входили, – он за мной шел, как теленок за коровой, и молчал, не взмукнул даже.

      Встали мы друг против друга в комнате. Лысые лампочки с потолка свисают. Сырые потеки по стенам. Табаком воняет. Мои шмотки по стульям валяются. На старом шкафу – старый утюг, в который еще наши бабушки угли горячие насыпали, чтоб гладить. Старый самовар на подоконнике: его еще щепками растапливали, – не электрический. Короче, бабушкины сказки. И в пепельнице – окурки мои. Полна пепельница напихана.

      И он молчит. И я молчу.

      И