Аптекарь. Владимир Орлов

Мигель Карилья.

      – Так это, значит, другой Карилья. Тот, который секретарь, тот Сантьяго Карилья.

      – Точно! – вскричал дядя Валя. – Я его Санькой звал, а не Мишкой. «Санька, мать твою!»

      – Так его надо было скорее Яшкой звать, – вставил Михаил Никифорович.

      – На Яшку он не откликался, – сказал дядя Валя.

      Помолчали. Михаил Никифорович с дядей Валей закурили. Стояли мы под табличкой «Не курить». Автомат на Королева считался магазином. А магазины не предполагают курения. Тут существовали и иные запреты: «Приносить и распивать…» И так далее. Но коли не приносить и не распивать, откуда же возникнут на полу или прямо в руках уборщиц пустые бутылки, те, что потом мешками – и не раз в день – волокут в магазин на сдачу? Понятно, что про распитие никаких слов и не произносилось. Желающих же платить за окурки и выпотрошенные сигаретные пачки не было, оттого в автомате то и дело звучали пронзительные восклицания: «Прекратите курить!» Но сейчас Михаил Никифорович и дядя Валя курили спокойно.

      – Мне Батов вчера звонил, – сказал дядя Валя.

      – Генерал, что ли?

      – Ну да. Генерал. Вот он как раз со мной и был в Испании… – Тут дядя Валя осекся и настороженно поглядел на меня.

      – Да нет, дядя Валя, я ничего, – сказал я.

      – Что-то вы все об одном да об одном, – заметил Михаил Никифорович.

      – А что, есть конструктивное предложение? – оживился дядя Валя и достал рубль.

      – Нет, дядя Валя, – быстро сказал Михаил Никифорович.

      Он втянул носом воздух, мышца над правой ноздрей его стала знакомо дергаться, можно было понять, что рубля, тем более с сорока копейками, у Михаила Никифоровича нет. И у меня не было.

      – Но беда-то ведь небольшая, а? – сказал дядя Валя и спрятал рубль.

      Мышца все еще дергалась над ноздрей Михаила Никифоровича.

      – А соленые помидоры хорошие продаются в овощном, – неуверенно сказал Михаил Никифорович.

      – Ну и что?

      – Ничего. Это я так, к слову…

      – К слову нужна музыка, – вступил дядя Валя. – Вот однажды Аркаша Островский…

      Дядя Валя остановился. Я пошел за пивом, а когда вернулся, дядя Валя говорил об Островском, Лепине, Френкеле, еще о ком-то. Испанскую тему сменила музыкальная. Скоро следовало ожидать перехода к кинематографу. Причем если имена вспоминались дядей Валей обычно одни и те же, то истории, связанные с этими именами, возникали, как правило, свежие. Много бы музыки не звучало теперь, если бы не дядя Валя. Возможно, что и рапсодии Будашкина для домры с оркестром не было бы. А уж про кино и говорить не приходилось. Десятки фильмов со звуком и без звука, особенно на студии «Межрабпомфильм», вышли при помощи дядя Вали. Как я и ожидал, дядя Валя свернул на Эйзенштейна.

      – …Сережа-то Эйзенштейн, – сказал дядя Валя, – тогда еще не лысый, как раз в тот день приехал ко мне советоваться. Валентин, говорит…

      Долгое время дядя Валя считал, что Сережка Эйзенштейн живой и что он, правда, не часто, раз в год, но все же заходит к нему, дяде Вале, домой, на Кондратюка, 14. Однажды я, возбужденный,