Аптекарь. Владимир Орлов

она сейчас исчезнет. Изойдет тихим дуновением. Как некое наваждение, бередившее наши души. И останется в нас только печаль. А может, и боль… Но Любовь Николаевна не исчезла, не рассеялась в прохладной мысленной дали, опять явно материальное и человеческое случилось в ней – снова глаза ее стали влажными.

      – Как же мне жить, – сказала она, – если вы от меня отказываетесь?

      – Все! – вскричал дядя Валя, сам чуть не плача. – Не могу больше!

      – И я! – вскочил Каштанов.

      – Погоди, я первый, – осадил его дядя Валя.

      – Но как же Михаил Никифорович, – сказала Любовь Николаевна, – ведь он… – Тут она замолчала, не желая, видно, из деликатности разъяснять, кто для нее Михаил Никифорович.

      – Ладно, Любаша, вы на него не глядите, – сказал дядя Валя. – Они, курские, сами знаете. Но беда-то ведь небольшая, а? А я уж ладно. Я сдаюсь. Готов на первое желание!

      – Я вас слушаю, – кивнула Любовь Николаевна.

      Дядя Валя, Валентин Федорович Зотов, тут же выразил желание побыть электросексом, который лечит и двигает глазами. После уточнения терминов он согласился быть экстрасексом.

      – Экстрасенсом…

      – Ну ладно… экстрасенсом, – сказал дядя Валя и нахмурился. Он, видно, засомневался в чем-то и потому добавил нерешительно: – Со следующей недели.

      – Хорошо, – сказала Любовь Николаевна.

      – Ну! – торжествующе обратился дядя Валя к Михаилу Никифоровичу. – Теперь ты!

      – Любовь Николаевна, – сказал Михаил Никифорович, – жидкость в той бутылке была какая? Пшеничная? Или из табурета?

      – Ну если даже из табурета? – обиженно спросила Любовь Николаевна. – Что тогда?

      – Что ты к ней пристал! – рассердился Каштанов. – Что ты взъелся-то! Из-за немытой сковородки, что ли?

      – Из-за какой сковородки? – насторожилась Любовь Николаевна.

      – Это мое дело, – встал Михаил Никифорович. – Простите, я должен идти. Ждут рецепты.

      Молча он направился в прихожую, надел свое серое пальто, кепку. Открыл дверь. А мы молчали. Делать нам в квартире Михаила Никифоровича больше было нечего. Мы вышли вместе с ним. Каштанов фыркал возмущенно, губы тонкие сжимал. Дядя Валя лишь плечами подергивал. А не нам с Серовым и Филимоном Грачевым было требовать от Михаила Никифоровича объяснений. Одно было отрадно: не попросил Михаил Никифорович Любовь Николаевну покинуть его квартиру.

      Впрочем, нам-то какое до этого было дело…

      7

      Дней через десять я узнал, что дядя Валя надорвался. Он еле ходил, плохо ел, мерз душой. Собаку дядя Валя по улице Кондратюка все же выгуливал, но получалось так, словно бы собака выгуливала его.

      А началось все со случая с таксистом Тарабанько.

      Случая этого я был очевидцем.

      Открывая в пивном автомате банку трески в томатном соусе, Тарабанько порезал палец. Даже и не порезал, а поцарапал лохматым краем измученной ножом крышки. Но кровь была. Тарабанько стоял, отправив палец в рот. Понятно, пошли советы: звонить в «скорую», везти несчастного к