Гонконг. Николай Павлович Задорнов

стали подыматься из трюма на палубу. Они жмурились от солнца.

      – Кладите оружие! – предупредили по-русски. Есть у них переводчик.

      Но оружия ни у кого не было – все брошено в трюме; все подымались разоруженными.

      Офицеров просили отходить в сторону. Матрос с нашивками считал и записывал. Люди все шли и шли.

      Поодаль, наведя карабины на пленных, стоял целый строй британских матросов.

      «Первый враг, которого я вижу в эту войну!» – печально подумал Алексей Сибирцев.

      – Ваше оружие, – обратились к нему.

      – Я не имею.

      – Что вам? – обернулся офицер к подошедшему лейтенанту Мусину-Пушкину.

      – Я командую экипажем погибшего корабля «Диана», – заговорил Пушкин на французском. – Согласно международной конвенции о терпящих бедствие на море, вы не вправе задерживать нас. Вы видите – мои люди безоружны…

      Английский лейтенант с жесткими русыми усами на сильно загоревшем, с редкими морщинами лице молчал – кажется, не понимал французской речи.

      Николай Шиллинг перевел по-английски.

      – Я не веду никаких переговоров, – ответил офицер. – С этого момента вы пленные.

      – В таком случае я должен говорить с вашим командиром, – сказал Пушкин.

      – Ждите.

      – Сто пятьдесят шесть… сто пятьдесят семь… – считал матрос у трапа.

      Поднялся Петр Елкин, красный как рак, решительно и быстро прошагал к борту, вздохнул и с размаха выбросил в море кожаную сумку с грузом, как персидскую княжну. К нему кинулись двое английских матросов.

      – Полегче, полегче, – запальчиво заметил Елкин, показывая взглядом на свои офицерские эполеты.

      – Что он выбросил? – с беспокойством спросил офицер. Он приостановил движение у люка. – Что вы выбросили?

      «Чего они боятся?» – раздраженно подумал Сибирцев.

      – What is the matter to you? – со злом и насмешкой ответил он. – The letters of his sweetheart![7]

      Лейтенант вгляделся в Алексея и отошел. Можно было понять как совет или предупреждение не осложнять дело дерзостями.

      Уже двести! Сколько их еще там?.. Каков груз продовольствия доставлял немец под чужим флагом!

      Когда трюм опустел и вся масса матросов столпилась на палубе, лейтенант переписал фамилии офицеров и Гошкевича.

      Старшие матросы осматривали трюм, ощупали некоторые из тюков, велели поднять наверх ящики Гошкевича и Елкина. Лейтенант попросил открыть их. Потом, обращаясь к Шиллингу, сказал, что шлюпка сейчас отходит. Пушкин взял с собой Сибирцева и Шиллинга.

      «Барракута», с ее большими пушками на носу и корме и с высокой трубой, выглядела все значительнее по мере того, как приближалась. У борта большого парохода еще более чувствуешь свое униженное положение. Быстрая и опасная, как хищная рыба барракута, виденная не раз в южноамериканских аквариумах, – так сейчас представлялось неприятельское судно до смерти уставшему Алексею. Все эти дни на «Грете» офицеры спали в одной каюте вповалку. Матросы – в трюме и на палубе, где по ночам начинало веять холодом еще

7

Какое вам дело? Это были письма его возлюбленной.