Тля. Действие в трех актах. Георгий Георгий

автоматически раздвинули бельма, как только стукнуло десять. Обычно я просыпаюсь в 10, а вы? Я предвкушал, то первое, что я увижу: голубой шар над белым, белым как шкура агнца и даже еще белее газоном. Голубой шар был с отблеском желтого, желтого, но совершенно не холодного света. Словно песок, желтого. Я рывком поднялся из кровати с мыслью о том, что сегодня ни один херов ублюдок не наблюет в мой бассейн. Ни одно говно удолбанное не разобьет дорогущую итальянскую вазу в прихожей, никто, ни одно чмо не забрызгает семенем кожаный раскладной диван, фаянсовую с инкрустированными изумрудами крышку унитаза, кафельный пол на кухне. Там сегодня буду сидеть я и только я. Не будет зудящих физио, с побелевшими лбами. Гамом, шумом из глоток. А только я и мирно кипящий чайник. Он пустит сгусток чада, словно миниатюрный паровозик на кольцевой железной дороге, или соленая баржа. Какой-то мудозвон крикнет. Но через закрытое наглухо окно до меня долетит, дожужжит лишь слабая какофония. И ничего более. Ничего менее.

      Я вышел в полдень, когда сверху на меня покатился пенопластовый дождь вперемешку с озоновым слоем в виде мелких кристалликов льда. Я слышал, как барахтаются в жиже машины на боковой улице. Я вышел на центральную аллею, потом в каменном парке я приземлился на покатистую лавку и прикусил горлышко эбонитового чубука. Я забился в подъезд; лампы слепили мне глаза. Поднялся на этаж. Мне открыли дверь. После нашпигованных гвоздями штиблет на кафельном полу красном, словно кровь оставались сгустки азота в виде полопавшихся кристалликов льда. На уровне колен стелился бас. В коридоре штабелями валялись оранжевые огнетушители и мокрые рубашки. На уровне глаз мелькали головы. Пахло женскими духами и соловьиным потом. Я осел на покатистую канапе и закусил чубук. Чувак, державший в руке пульт от телевизора, предложил мне чай. И не услышал от меня отказа. Чай, Джонни, говорит. А сам щелкает, щелкает. Позади него на плоской кровати под одеялом что-то двигалось. Мимо моего носа челноком проходили голые азиатки. Над маленькими стеклянным столиком в здешней атмосфере купался пар, дым, чад, струи белые как рай, как одеяло, которое двигалось. Как дверца холодильника, которая отворилась. Сегодня рождество, сегодня рождество, с рождеством, с рождеством, слышал я. А под ногами ползали сонные мухи; они путались, запинались и сталкивались друг с другом. Мне бы что-нибудь по экзотичнее, говорю, что-нибудь, что никто еще не пробовал. Хорошо Джонни, я прекрасно слышу не нужно так кричать, говорит мне пульт. Тереза, загляни в ящик да не в этот продолжает пульт, в другой загляни. Да, да говорят губы над пультом, и тащи все сюда. Электронные весы запиликали, словно колокол, забили. Я поднял голову от испуга. Потолок белый, белый, словно мел хоть и выложенный клинкерами, швов почти не заметно, думал я. Зато вниз, словно сталактиты свисали тянучки медвяной росы. Я вскинул бельма к окну. Под батареей кишмя кишели муравьи; они разминали