Смытые волной. Ольга Приходченко

затащить в кино, чтобы мы втроем пошли, а дальше пусть сами разбираются, но Юра совсем взрослый мужчина, и все мои уловки раскусывал, пресекал на корню.

      С работы мы возвращались вместе, сидели рядом с ней в автобусе, и язык не поворачивался начать такой неприятный, подлый разговор. Уже к моему дому подошли, начинаем прощаться, Лилька говорит: пока, до завтра. Какого завтра? Завтра не должно уже быть.

      – Лилька, слушай, зайдем ко мне, пожрем и куда-нибудь рванем.

      Она заметно повеселела, хотя и так настроение у нее было отличное, всю дорогу с базы тарахтела, рассказывая о своих последних рабочих приключениях. Мы вкусно поели, попили, бабка крутилась на кухне, бурчала что-то под нос, намекала, что уже поздновато, рано вставать, пора расходиться, завтра договорите. Опять это – завтра.

      – Оль, у тебя что-то случилось? Грустная ты какая-то. Я же вижу, ты места себе не находишь. Поделись, мы же подруги.

      – Случилось, Лилька, пошли во двор или лучше к тебе домой.

      Риты Евсеевны не было, она раньше двенадцати часов ночи редко появлялась. Я и решилась. Выпалила все, как из пулемета, не останавливаясь. Лилька молчала, только изредка всхлипывала и нервно теребила волосы.

      – Что ты молчишь? Вы действительно решили уехать?

      И вдруг она, не заикаясь, как заорет:

      – Ненавижу вас всех, ненавижу. Мама, думаешь, заторчала в своей парикмахерской? Да ее оттуда тоже уволили, ходит теперь до ночи по домам, подрабатывает. Подавитесь этой работой. Мы все равно отсюда уедем, никто не остановит. Будь проклят тот день и час, когда нас заманили в этот социалистический рай. Как мог папа поверить в эти сказки? Что ему не сиделось в Харбине? На родину потянуло. Спасибо тебе, родина, приютила, нищими сделала.

      Такой свирепой свою подружку я никогда раньше не видела. Рита Евсеевна еще могла иногда завестись и, не стесняясь, проклинать все на свете – и свою загубленную жизнь, и эту гребаную страну. Но чтобы Лилька… Никогда. Она же страшная трусиха. Мне так обидно стало: столько для нее делала, и нате вам, отблагодарила.

      – Могла бы хоть предупредить, что вы затеяли. Теперь из-за тебя и у меня неприятности, а оно мне надо. Кадры велели у тебя заявление взять. Можешь больше на работу не выходить.

      Меня вдруг тоже понесло, что, мол, к ним по-человечески относились, квартиру, да, не дали, только комнату, а скольким и это не светит, по общежитиям всю жизнь мотаются, институт закончила, на работу устроилась. Потом жалела, что так набросилась на нее, патриотизм взыграл, комсомольский дух наружу выплеснулся. А мы как мучились в своем сарае на Коганке, не приезжие, коренные одесситы не знаю в каком колене. Дед, бабка, мама с Леней и мы с Алкой, Ленька потом еще и женился. И все в одной глиняной мазанке, сортир на улице. Деду трехкомнатную квартиру обещали, ну как же – уважаемый человек, всю жизнь на одесский порт корячился, орден Ленина первый получил, а помер от военных ран не вовремя, так про все заслуги забыли, еле эту двушку отстояли на Шестой Фонтана.

      – А