Красные пинкертоны. Вячеслав Белоусов

раз интересуюсь, – изменился в лице Прохор, а глазищами так и ест.

      – Ну, с бородой… – отвернулся я.

      – Бороды разные.

      – Культурная бородка. Буржуйская. И усы.

      – А ты не ошибся?

      – Да он мне так по морде смазал, что век не забыть, – сплюнул я от душившей злобы. – Теперь должок за мной. Кровью смоет, если встретимся.

      – Это по-нашему, – крякнул Прохор и по плечу меня похлопал, но враз унялся, как я покосился. – Значит, погнали вас с островка?

      – Пригрозили.

      – И подводы Хлебникова их добыча?

      – Ту добычу ещё ухватить надо! – заскрежетал я зубами.

      – Завтра поглядим, чей островок-то, – утёр хлюпающий нос Прохор. – Завтра померимся за добычу.

      – Тебе откуда знать, что подводы будут? Купец Хлебников лично позвонил?

      – Звонил, звонил, – снова хлюпнул он носом. – По тряпочному телефону. Новости Корнею Аркадьевичу сам докладывать будешь. За эту весть он с тобой стопку подымет. И не одну, если дело выгорит.

* * *

      Завертелось, загорелось дело, только выгорело не так. К Корнею Прохор меня не повёз, тот собственной персоной к полудню пожаловал. Мы отсыпались с Китайцем, нас разбулгачили – и к нему. А во дворе Курагина уже несколько новых рож, одна другой краше. Обрезы не прячут, готовятся, злые, как черти.

      Из всех уркаганов я знал лишь Коновала. Он подмигнул, хотел что-то сказать, вроде как поздравить с чем-то, но Прохор уже тащил нас с Китайцем наверх, в дом, на второй этаж, где Дилижанс учинил настоящий допрос. Был он не один: лицом к окну, к нам спиной, в кресле сидел неизвестный, по-военному коротко стриженный черноволосый мужчина. Чувствовалась значимость большая в его прямой спине, хотя он ни разу не обернулся. Задавал вопросы редко и тихим голосом, Дилижанс при этом замолкал и старался не двигаться по комнате, пока тот не заканчивал фраз.

      – На этот раз лёгкой прогулки не получится, – шепнул я Китайцу, когда нас отпустили. – Ночка светлой будет от пальбы. Вон сколько братвы нагнали.

      – Уважают они бородатого, – Китаец попытался изобразить улыбку, которая показалась мне волчьим оскалом, и лицо его желтое обычно, вроде как почернело. Не видел никогда я его таким.

      – Ты свой веер захвати. Пригодится.

      Он не ответил.

      – Поклясться могу, не очень-то поверил нам их главный, – пытался всё же я его разговорить, мне после того допроса самому было не по себе. – Интересовал военного Борода. И рост, и привычки, и цвет глаз. Я что ему в глаза заглядывал? Ночью-то? Под дулом ствола?

      Но Китаец молчал. Он и вообще не говорлив, а теперь словно язык проглотил. Проклиная всё на свете, я принялся драить свой наган. Он всегда при мне, потому что в ближнем бою удобен. Китаец тоже повертел в руках двустволку, а увидев, как я потею, словно опомнившись, вытащил свой веер и принялся за него. Работа ему предстояла осторожная и аккуратная, каждое сверкающее перо в смертоносном опахале могло ужалить, и он пыхтел от усилий.

      – Мы теперь с тобой за приманку будем, – напомнил я ему. – После нападения драпать к берегу станем, где