Маска Сета. Андрей Дашков

будут терпеливые и настойчивые завоеватели с востока.

      …Люциус лежал и, за неимением лучшего занятия, предавался воспоминаниям. Наверное, у него были и другие внебрачные дети, готовые заявить о своих правах и начать борьбу за власть. Поэтому, во имя спокойствия в королевстве, он поторопился объявить королем Гавльваруса и если сожалел о чем-либо, то лишь о том, что жизнь вообще устроена так нелепо.

* * *

      Слабым голосом он окликнул постельничего – почти такого же старика, как он сам. Тот угнетал Люциуса одним своим видом и шаркающей походкой. Старики живут среди призраков, и худшие из призраков те, что похожи на них самих. Это было невыносимо.

      Люциус осведомился о лекаре. Выяснилось, что тот отправился за снадобьями к какому-то аптекарю-иудею. Старик решил, будто и этот пес, десятилетиями кормившийся крохами с его стола, наконец сбежал. В бессильной ярости он вцепился в край одеяла бледными немощными руками. Суставы на них вспухли и превратились в розовые шарики, соединенные тонкими фалангами… Ему показалось, что свечи чадят в душной полутьме. Он попытался встать, и злоба на весь мир придала ему сил. Люциус догадывался, что это его последняя схватка с неизлечимой болезнью под названием старость, схватка, которая лишь приблизит неизбежный конец, но не мог больше ждать.

      Слуга бросился к нему с протестующими возгласами. Люциус ударил его наотмашь, разодрав отросшими ногтями кожу на щеке. Потом все же подозвал к себе и приласкал в страхе потерять эту жалкую опору. Слуга помог ему добрести до окна и раздвинул тяжелые мертвенно-пыльные портьеры.

      Ночь была за окном. Ночь, оттенявшая роскошь и шептавшая о соблазнах. Жизнь продолжала издеваться над Люциусом. Свийя была залита огнями. В бедных кварталах вульгарно резвилась чернь, а над дворцовой площадью вспыхивали фейерверки, соперничая с полной Луной. По знаку Люциуса постельничий распахнул окно.

      Воздух был по-вечернему свеж и доносил благоухание цветов. Звуки музыки, голоса людей и хлопки ракет сливались в непрерывный праздничный гул. Веселье выплеснулось на площадь. Король явил народу себя и новую королеву. Впрочем, блистающая атласом и бриллиантами толпа придворных оттеснила простолюдинов в ближайшие улицы.

      Люциус увидел Гальваруса, появившегося на широких мраморных ступенях у парадного входа. Рыцари и военные салютовали ему, дамы приседали, покачивая колоколами пышных юбок, царедворцы склоняли убеленные фальшивыми сединами париков головы перед новой силой, почему-то не внушавшей спокойствия и уверенности. Фанфары надрывно ревели, добавляя свои голоса к общему гулу.

      И тут Люциус отшатнулся от окна. Слуга вовремя подставил плечо и услышал сдавленный стон, вырвавшийся из уст хозяина. Взгляд умирающего был прикован к фигуре в белом подвенечном платье, возникшей рядом с молодым королем.

      Люциусу показалось, что он теряет рассудок. Кровь отлила от лица. Воспоминание обрело плоть и стало пугающе реальным. Всего лишь знакомый образ – но на пороге смерти