Пока не взошла луна. Надя Хашими

с финиками из школьной сумки и отдала сдачу. Кокогуль пересчитала монетки. Не хватало тех нескольких, которые я оставила, спасаясь бегством.

      – На вид свежие. А где брала?

      – В лавке Шер-аги. У него настроение было еще хуже, чем обычно, – сказала я, надеясь скрыть, что потеряла часть денег.

      Кокогуль прищелкнула языком и отложила пакет с финиками в сторону.

      – Медведь из своих лап ничего не выпустит. Иди в гостиную. Тебя ждет дедушка.

      Прокравшись мимо гостиной, я пошла умываться. Я была уверена, что дедушка видит меня насквозь, не то что Кокогуль. Не могла же я смотреть на него, пока с моих щек не сошел румянец стыда!

      «В другой раз», – подумала я и отнесла результат экзамена в свою комнату.

Ферейба5

      Когда я училась в выпускном классе, меня больше, чем когда-либо, тянуло в сад. Гнущиеся под тяжестью плодов ветви манили меня, будто узловатые руки, приглашавшие подойти… Меж персиковых деревьев, словно в колыбели, я смаковала тягучую, янтарного цвета смолу, которую отскребала от стволов, и размышляла о том, что делать после окончания школы. Некоторые девочки поступали в университет. Другие становились преподавательницами. Многие выходили замуж. Я не знала точно, чего мне хочется, но супружеская жизнь и сопутствующие ей бытовые обязанности меня не привлекали.

      Выполнив свою работу по дому, я с книгой в руках ускользала в сад. Ступни касались прохладной травы. Ее мягкие стебельки щекотали пальцы.

      Я читала, иногда привалившись спиной к стволу тутового дерева, иногда лежа на животе. Сестры спрашивали, почему меня так тянет к тутовым деревьям, и я отвечала, что мне там снятся самые лучшие сны.

      – И что ты видишь во сне? – интересовались они.

      – Завтрашний день.

      – А что произойдет завтра?

      – Я не помню своих снов. Помню только чувство, когда просыпаюсь: что это нечто замечательное. История, достойная того, чтобы рассказывать ее другим.

      Тем летом на дедушку напал изнурительный кашель. Баба-джан целыми днями лежал в постели, потягивая травяной отвар, который должен был прогнать болезнь. Я слушала, как тяжело он дышит, и смотрела на его верхнюю губу, покрытую капельками пота.

      Падар-джан вызвал врача, тот сделал дедушке укол и оставил две бутылочки с таблетками. Я подносила к дедушкиным губам чашку с водой, чтобы легче было глотать таблетки, походившие на кусочки мела.

      Почти каждый день я ходила его навещать, надеясь увидеть признаки улучшения. Но его лицо становилось все бледнее и бледнее, несмотря даже на красные пятна лихорадочного румянца. Придя в четвертый раз, я приготовила ему суп и заварила сладкий чай. Он сделал всего несколько глотков и попросил оставить его в покое.

      Мы снова вызвали доктора. Баба-джан казался маленьким и худым в своей постели. Я так хотела, чтобы он поднялся, взял свою трость и дошел до кухни! Мы с отцом почти постоянно были рядом, но не говорили о том, каким слабым выглядит баба-джан. Падар-джан вообще говорил мало, но он и раньше почти все время молчал, словно боясь звука собственного голоса.

      – Ферейба-джан, –