Семь грехов куртизанки. Селеста Брэдли

как и мамины с папой званые ужины. А эта мадам – эта куртизанка, которая расхаживала по гостиным, называя себя «Ласточкой», и так наклонялась подкуривать мужчинам сигары, что из платья вываливались молочные железы… – Пайпер махнула в сторону дневника, который держала на копире. – Боже мой! Какой же она была потаскухой!

      Мисс Мид заморгала и отвернулась, как будто ее оскорбила эта вспышка хозяйки.

      Пайпер не пришлось продолжать безумный разговор с кошкой, ибо зазвонил телефон. Она убрала дневник в самодельный лоток из органической ваты, покрытой бескислотной тканью, и посмотрела, кто звонит. Внезапно диалог с кошкой показался Пайпер вполне разумным времяпрепровождением. Она позволила звонку перейти в режим голосовой почты, но динамик включила.

      – Это твоя мать, – донесся из телефона резкий голос. – Если не услышу обратного, буду считать, что завтра ты не приходишь к нам на обед. Ты меня беспокоишь. Мы тебя месяц не видели. На мои звонки не отвечаешь. Отец думает, что ты опять начала употреблять молочное и у тебя симптомы метеоризма и (или) депрессии. Ты вернулась к молочным продуктам? У тебя депрессия? Тебя пучит? Перезвони, пожалуйста.

      Щелк.

      Пайпер решила, что не видит противопоказаний сделать перерыв, и пошла на кухню за мороженым. И не за каким-нибудь, а за настоящим «Ванилла Бин» фирмы «Хаген-Даз». Пятьсот восемьдесят килокалорий и тридцать шесть граммов жира в одном стаканчике.

      Открыв морозилку и сунув туда голову, чтобы чуть передохнуть от жары, Пайпер подумала о том, как бы ей хотелось ответить матери. Если бы хватило духу. Она бы сказала: «Да, блин, я опять ем молочное, мамочка! И кстати, ты, кажется, забыла, что твоему единственному ребенку скоро исполнится долбаных тридцать лет!»

      Дрожь, внезапно пробежавшая по телу, не имела никакого отношения к открытой морозилке.

      Пайпер обнаружила, что такой разговор с матерью – пусть даже мысленный, – приносит ей огромное удовлетворение, особенно ругательства.

      Пайпер улыбнулась. О, если бы только мать знала…

      Не далее как вчера Пайпер наслаждалась польской колбаской, картошкой фри и гигантским стаканом молочного коктейля. А за три дня до этого совсем отбилась от рук и съела огромный кусок нью-йоркского чизкейка – мраморного, с шоколадными горошинами.

      Пайпер понимала, что ее молочный пир – это классический пример бунта, который у нормальных людей бывает в семнадцать. Но в семнадцать ей на это не хватило духу. И в восемнадцать тоже. На самом деле отстойно было расти единственным ребенком в семье, которая основала в Гарварде Лабораторию долгожительства и ограничения калорий. Родители Пайпер были в числе наиболее авторитетных ученых-биомедиков и самых взвинченных и подавленных людей, когда-либо населявших землю.

      Дни рождения в их семье не отмечались. Родители говорили, что праздники – это просто предлог для излишеств. В свой день рождения Пайпер могла рассчитывать на поцелуй в щечку и новую книгу, но только не на торт, мороженое или красиво упакованный