Призванные к другой жизни. Прикосновение к тайнознанию. Евгений Панов

мы не можем оценить его прелестей – они доступны, в лучшем случае, трети населения. Мы не в состоянии прочувствовать преимущества демократии – они сожраны коррупцией, вредный побочный эффект многократно перекрыл пользу лекарства. Мы не понимаем, какой прок будет нам от появления гражданского общества, потому что нашим существованием в большом и в малом правит закон силы, а сила в руках чиновников.

      Зачатки гражданского общества, по сути же, какой-то общественной жизни появились в России после декабристов, заметил когда-то Ю.М.Лотман. С тех – николаевских – времен она по существу изменилась поразительно мало. И это дало повод К. Крылову, размышлявшему над особенностями и перспективами русской цивилизации, предположить, что нам, русским, свойственно острое ощущение чуждости и неподлинности всех форм общественной жизни, политического устройства, какие только есть на свете, словно той формы, того устройства, которые нам необходимы, органичны, еще на свете нет. И это делает нашу общественную жизнь, социальную сферу страны очень слабыми, вялыми, вторичными, а гражданское общество – именно таким, каково оно есть, бессильным и ни на что не способным. В чем причина? В слабости врожденных социальных инстинктов, говорит К. Крылов, ибо в социальной сфере человек, как правило, руководствуется в большей степени инстинктами, а не разумом.

      Мы – народ со слабыми социальными инстинктами. А коли они ослаблены, то перестают влиять на практическое поведение масс, что и наблюдается в России. Любой народ с нормальными социальными инстинктами безошибочно определяет, что нужно, полезно и выгодно для страны и в два счета заводит это у себя. В России, практически лишенной социальных инстинктов, эпопея внедрения какого-нибудь элементарного новшества может тянуться десятилетиями, хотя его нужность, полезность и выгодность никем не оспаривается, напротив, охотно признается.

      То место, которое у других народов занимают социальные инстинкты, занято у нас интеллектуальными конструкциями – так называемыми убеждениями, начиная от политических и кончая нравственными. И в этом, ясно, наша слабость. Инстинктивное действие всегда точно, быстро и не вызывает сомнений, ведомый инстинктом народ действует «в едином порыве», «как один человек». Наш народ так не может. С другой стороны, в «социальной бездарности» – генетическая сила России. Она обеспечивает огромную социальную пластичность (замечательно уловленную Бердяевым как «вечно бабье в русской душе»). Мы готовы понимать, обсуждать и принимать разные социальные идеи и превращать свою страну в полигон для экспериментов, чтобы осуществить, наконец, общественный идеал человечества – построить совершенное, основанное на разуме общество, с подлинными формами социальной жизни, с подлинной политикой и с подлинной экономикой, о котором столько говорили и писали мечтатели всех времен и народов.

      Отдельные черты «общества