На дне (сборник). Максим Горький

самым и промышлял. Придешь в станицу – русский, мол, я! Сейчас тебя поглядят, пощупают, подивуются и – получи три рубля! Да напоят, накормят. И живи сколько хочешь!

      Парень, слушая Челкаша, сначала широко открыл рот, выражая на круглой физиономии недоумевающее восхищение, но потом, поняв, что оборванец врет, шлепнул губами и захохотал. Челкаш сохранял серьезную мину, скрывая улыбку в своих усах.

      – Чудак, говоришь будто правду, а я слушаю да верю… Нет, ей-богу, раньше там…

      – Ну, а я про что? Ведь и я говорю, что, мол, там раньше…

      – Поди ты!.. – махнул рукой парень. – Сапожник, что ли? Али портной?.. Ты-то?

      – Я-то? – переспросил Челкаш и, подумав, сказал: – Рыбак я…

      – Рыба-ак! Ишь ты! Что же, ловишь рыбу?..

      – Зачем рыбу? Здешние рыбаки не одну рыбу ловят. Больше утопленников, старые якорья, потонувшие суда – все! Удочки такие есть для этого…

      – Ври, ври!.. Из тех, может, рыбаков, которые про себя поют:

      Мы закидывали сети

      По сухим берегам

      Да по амбарам, по клетям!..

      – А ты видал таких? – спросил Челкаш, с усмешкой поглядывая на него.

      – Нет, видать где же! Слыхал…

      – Нравятся?

      – Они-то? Как же!.. Ничего ребята, вольные, свободные…

      – А что тебе – свобода?.. Ты разве любишь свободу?

      – Да ведь как же? Сам себе хозяин, пошел – куда хошь, делай – что хошь… Еще бы! Коли сумеешь себя в порядке держать, да на шее у тебя камней нет, – первое дело! Гуляй знай, как хошь, бога только помни…

      Челкаш презрительно сплюнул и отвернулся от парня.

      – Сейчас вот мое дело… – говорит тот. – Отец у меня – умер, хозяйство – малое, мать-старуха, земля высосана, – что я должен делать? Жить – надо. А как? Неизвестно. Пойду я в зятья в хороший дом. Ладно. Кабы выделили дочь-то!.. Нет ведь – тесть-дьявол не выделит. Ну, и буду я ломать на него… долго… Года! Вишь, какие дела-то! А кабы мне рублей ста полтора заробить, сейчас бы я на ноги встал и – Антипу-то – накося, выкуси! Хошь выделить Марфу? Нет? Не надо! Слава богу, девок в деревне не одна она. И был бы я, значит, совсем свободен, сам по себе… Н-да! – Парень вздохнул. – А теперь ничего не поделаешь иначе, как в зятья идти. Думал было я: вот, мол, на Кубань-то пойду, рублев два ста тяпну, – шабаш! барин!.. Ан не выгорело. Ну и пойдешь в батраки… Своим хозяйством не исправлюсь я, ни в каком разе! Эхе-хе!..

      Парню сильно не хотелось идти в зятья. У него даже лицо печально потускнело. Он тяжело заерзал на земле.

      Челкаш спросил:

      – Теперь куда ж ты?

      – Да ведь – куда? известно, домой.

      – Ну, брат, мне это неизвестно, может, ты в Турцию собрался…

      – В Ту-урцию!.. – протянул парень. – Кто ж это туда ходит из православных? Сказал тоже!..

      – Экой ты дурак! – вздохнул Челкаш и снова отворотился от собеседника. В нем этот здоровый деревенский парень что-то будил…

      Смутно, медленно назревавшее, досадливое чувство копошилось где-то глубоко и мешало ему