Бил и целовал (сборник). Александр Снегирёв

неживым. Миша это сразу понял. Не надо разбираться в мертвецах, чтобы, наткнувшись на мертвеца, опознать его.

      Дед умел осадить Мишу. На этот раз он умер.

      За прахом Миша смог приехать незадолго до закрытия крематория. Служительница просунула в окошко черный с латунной крышкой сосуд с сожженными головой, туловищем, ногами-руками, костями, ногтями, глазами и налитым отростком, торчащим в боку.

      Дед оказался последним постоянным жителем деревни. Девяносто восемь лет. Проживет ли он столько? Миша решил было поискать семейную могилу, чтобы сразу закопать урну, но уже темнело и кладбище закрывали.

      Он был не один, Катя вызвалась сопровождать. Обняв урну, как когда-то обнимал аквариум с рыбками из зоомагазина, Миша остановился у запертых ворот кладбища.

      – В другой раз вернемся и похороним, – обнадежила Катя.

      Миша мысленно согласился. Сожженной голове, костям, глазам и отростку не важно, когда их закопают.

      – Поехали, наследство покажу.

      И они отправились в сторону родовой развалюхи.

      – Это он? – спросила Катя, разглядывая фотографию.

      – Он.

      – Вы с ним очень похожи. Особенно без очков. – Катя сняла с Мишиного носа очки. – Ну-ка встань к свету.

      Миша, щурясь, встал под фотографией, повернулся к окну.

      – Одно лицо. Только глаза… У тебя глаза… добрее, что ли. Сколько ему на этой фотографии?

      – Двадцать семь – тридцать.

      Катя вернула Мише очки.

      – Признайся, ты заведешь любовницу после моей смерти?

      – С чего ты взяла, что я тебя переживу?

      – Если ты протянешь девяносто восемь лет, как он, тягаться с тобой будет сложновато. На чердаке уже был?

      В ее голосе играло детское предвкушение открытий. Они полезли на чердак. Лампочки там не было, и Миша стал светить фонариком из телефона. Рассеянный луч выхватил старые, полуразинутые чемоданы, коричневый и красный, из них торчало тряпье. Чемоданы хотели сожрать барахло, да подавились и застыли с набитыми пастями. Связки газет, велосипед без колеса, костыли, люстра, на стропилах – серые яблоки покинутых осами гнезд.

      – Никаких сокровищ, – констатировал Миша.

      – Не торопись. – Катя ковырнула носком сапога. – Посвети-ка сюда.

      Среди мятых, изъеденных молью пиджаков и комков болоньевых плащей показался предмет строгой формы. Синяя фуражка с краповым околышем.

      – Нет, говоришь, сокровищ?

      Нашитый на донышко фуражки ромбик носил поблекшую, вытравленную потом надпись: «Свет С. В.».

      Катя нахлобучила фуражку Мише на голову.

      – Ну-ка! – Она забрала фонарик, ослепила Мишу лучом. – Красавец! Будто на тебя! А мне как?

      Сдернула фуражку с Миши, надела на себя. Фуражка села глубоко, по самые, цвета американских купюр, глаза. Катя подсветила свое лицо снизу, отчего оно стало по-цирковому жутким.

      – Эй, ты! Фашист, враг народа, признавайся, готовил заговор против товарища Сталина и всего советского народа?! – Ткнула