Куколки. Джон Уиндем

на меня, что я испугался и долго боялся при нем разговаривать. Однако со временем мы подружились. Он показывал и рассказывал мне много интересного. Но все-таки я иногда ловил на себе его тяжелый взгляд. И неудивительно. Только спустя много лет я смог оценить, как сильно он встревожился, когда однажды узнал, что Софи вывихнула ногу и что из всех людей на свете ее ступню видел Дэвид Строрм, сын Джозефа Строрма. Я думаю, его очень искушала мысль о том, что мертвый мальчик секрета не разболтает… Спасла меня, по-видимому, миссис Уэндер…

      Мне кажется, ему было бы гораздо спокойнее, если бы он знал об одном происшествии, которое случилось у нас дома примерно через месяц после моей встречи с Софи.

      Я посадил в руку занозу. Когда я вытащил ее, ранка сильно кровоточила. Я пошел на кухню перевязать руку, но там все были слишком заняты приготовлением ужина, чтобы возиться со мной. Поэтому я сам пошарил в ящике с чистыми тряпками, оторвал лоскут и неуклюже старался обвязать им руку, пока мать не обратила на меня внимание. Она укоризненно поцокала языком и заставила сначала промыть ранку, а потом аккуратно перевязала ее, ворча, что, конечно, я должен был обязательно занозить руку именно тогда, когда она занята. Я сказал, что сожалею, и добавил:

      – Я бы и сам перевязал, если бы у меня была еще одна рука.

      Наверное, мой голос прозвучал слишком громко, потому что вокруг мгновенно наступила гулкая тишина. Мать застыла на месте. Я оглядел внезапно умолкшую комнату: Мэри с пирогом в руках, двух работников с фермы, ожидавших еды, отца, приготовившегося занять свое место во главе стола, и других – все они остолбенели, глядя на меня. Я увидел, как на лице у отца удивление сменилось гневом.

      Еще не понимая, что произошло, я с тревогой увидел, как рот его сжался, подбородок выдвинулся вперед, брови нахмурились. Все еще с недоумением в глазах он переспросил:

      – Что ты такое сказал, мальчик?

      Мне был знаком этот тон, и я судорожно попытался сообразить, что ужасного я натворил в этот раз. Запинаясь и заикаясь, я ответил:

      – Я… ска-азал, что никак не могу справиться с повязкой.

      Недоумение во взгляде отца пропало, теперь он смотрел на меня с угрозой:

      – Ты пожелал иметь третью руку?

      – Нет, папа. Я только сказал, что если бы у меня была еще одна рука… то…

      – … то ты бы мог завязать сам. Если это не желание, то что же это?

      – Я только сказал: если бы… – возражал я, слишком перепуганный и смущенный, чтобы толково объяснить, что я всего-навсего употребил одно из многих выражений для обозначения трудности выполнения дела. Я видел, что окружающие перестали глазеть на меня и теперь выжидательно смотрят на отца. Выражение его лица было страшным.

      – Ты, мой сын, призывал дьявола дать тебе еще одну руку! – Голос его обличал.

      – Да нет же! Я только…

      – Замолчи, мальчик! Все в этой комнате слышали твои слова. Ложь тебя не спасет!

      – Но я…

      – Выражал ты или не выражал неудовольствие формой тела, данной тебе Богом по своему образу и подобию?

      – Я