Каменное сердце (сборник). Денис Драгунский

иди, иди, иди себе, куда влечет тебя свободный ум, усовершенствуя плоды любимых дум, и всё такое. А у меня сегодня урок, и потом в парикмахерскую. Видишь, как я обросла… – И провела пальцем по макушке.

      Он хотел крикнуть: «Дура! Ты что, всё это на полном серьезе приняла? Ну, ты, мать, даешь, я с тебя фигею!» – но понял, что это будет полная капитуляция, сдача и гибель.

      Тогда он попробовал погладить ее по голове, по бархатной, мягкой, как цигейка, короткой темно-русой шерстке. Чисто по-дружески, на прощанье.

      Но она не далась.

      «Мой час настал, да!»

ужас и избавление

      Мне приснилось, что меня уговорили спеть.

      В опере. В «Тоске». Партию Каварадосси.

      Я долго объясняю, что петь не умею, привожу в доказательство рассказ «Слава Ивана Козловского», но дирижер – седой старик во фраке, и режиссер – дама средних лет в джинсах и драной майке, – убеждают меня двумя доводами. Во-первых, я их старый друг и должен их выручить. Во-вторых, это все фигня вопрос, ничего особо сложного, мне даже понравится.

      Я соглашаюсь. Но не разучиваю партию, а думаю, что как-то оно само выйдет – мне же сказали, что фигня вопрос.

      Вдруг меня зовет дирижер и говорит:

      – Давай-ка сделаем прогончик. Вечером спектакль.

      Я говорю:

      – Что, я прямо так вот должен петь?

      – Да, ты же согласился!

      – А под фанеру нельзя?

      – Ты с ума сошел, это же серьезный театр!

      – А давай тогда караоке, а?

      – Эх, – говорит дирижер. – Что ж ты раньше-то не сказал? Я бы заказал караоке, а сейчас всё, тю-тю, проехали.

      – А слова? – спрашиваю я. – Можно я буду держать в руке листочек со словами?

      – Ну ты вообще! – говорит он. – Все впечатление испортишь! Ты пой хоть что-нибудь, так, примерно… Ты вообще-то «Тоску» слушал? Знаешь, о чем там речь? Вот и вперед, не робей, главное дело.

      Я понимаю, что мне придется по-настоящему петь.

      От этого у меня вдруг начинает болеть горло. Я убегаю со сцены и натыкаюсь на режиссершу в драной футболке. Говорю:

      – У меня горло болит!

      – Ну и что? – говорит она. – Подумаешь!

      Я убегаю от нее и прибегаю в кабинет врача. Там сидит старушка в белом халате, похожая на мою бабушку Аню, мамину маму. Я показываю ей горло и говорю:

      – Вот скажите, могу я петь целую оперу, главную партию?

      – Да, можешь, – говорит она, – но после этого тебе придется ровно десять лет молчать. Ни слова не говорить, и полоскать горло теплым молоком.

      Я думаю – ага, а лет мне сейчас сколько? И чтобы, значит, десять лет молчать? До глубокой старости?

      – Фигушки вам! – Это я уже говорю режиссерше и дирижеру. Но чувствую, что они сейчас начнут меня уговаривать, и боюсь, что опять соглашусь.

      Просыпаюсь, чтобы попить воды.

      У меня прекрасное настроение! Петь не надо. И тем более не надо падать на пол в виде расстрелянного Каварадосси. Ура!

      Двадцать третья попытка

о, пожелтелые листы, шагреневые переплеты

      Была