Выше жизни. Жорж Роденбах

образом, покидать людей и жить выше жизни.

      Он получил свою немедленную награду.

      Борлют считал себя счастливым, невольно вздрогнул, слушая последние громкие звуки колоколов, которые являлись его собственными мечтами, как бы шепчущими урнами, куда перенеслась вся его душа.

      Глава IV

      Мертвые города – храмы безмолвия. Они имеют также свои желоба со скульптурными украшениями: странные, неуравновешенные человеческие существа, полные сомнении, словно застывшие: они обрисовывают на серой массе, заимствующей от них весь свой характер, чуть заметное волнение неподвижной жизни. Души одних изломаны одиночеством; другие имеют озлобленный вид, так как их душевный пыл не нашел применения; здесь – маски скрытого сладострастия, там лица, на которые мистицизм кладет постоянно свой отпечаток… Такие человеческие существа одни только представляют интерес в монотонном населении этих городов.

      Старый антикварий Ван-Гюль был одним из этих стран ных типов; он жил одиноко в древнем доме на rue des Corroyeurs Noirs со своими двумя дочерьми, Барбарой и Годеливой. Сначала он страстно отдался фламандскому делу, сгруппировал всех воинствующих патриотов, Бартоломеуса, Борлюта, Фаразэна, приходивших к нему каждый понедельник предаться гражданским надеждам. Незабвенные вечера, когда они составляли заговор во имя красоты Брюгге!

      С некоторого времени Ван-Гюль охладел ко всему этому. Он еще принимал своих друзей, выслушивал, как прежде, их беседы, обсуждения широких планов, но не принимал участия. У него явилась другая мания: он начал коллекционировать часы. Это случилось с ним самым неожиданным образом.

      Его занятие как антиквария предрасполагало его к тому. Всю свою жизнь он отыскивал редкие безделушки, старинную мебель, фламандские редкости; но, старея, уставая, к тому же – не имея средств, он забросил свои дела, продавал что-нибудь только случайно какому-нибудь богатому иностранцу-любителю, посетившему город.

      Около этого времени он опасно заболел, долго пролежал в постели и не скоро выздоровел. Медленность времени, бесконечные дни, разделенные на столько минут, которые приходилось считать и, так сказать, ссыпать одну за другой! Он чувствовал себя одиноким, жертвою продолжительности и скуки времени. В особенности к концу осени, в сумерки, проникавшие в окно, располагавшиеся на мебели в бледных тонах, огорчавшие зеркала разлукою со светом…

      Ван-Гюль иногда спрашивал:

      – Который час?

      – Пять часов.

      И он думал о долгом промежутке времени, который нужно ему еще прожить до ночи, до хорошего сна, дающего забвение и сокращающего расстояния.

      Пять часов! На самом деле, он неожиданно слышал, как часы били на башне, после заключительных звуков игры колоколов, серьезным голосом священнослужителя, заставляющего умолкнуть колокольчики мальчиков из Церковного хора. Тогда он считал часы на башне с временем, указанным на циферблате его маленьких часов стиля