Руны. Элизабет Вернер

как! А что это у вас на лицах? – спросил отец, подозрительно переводя взгляд с одного на другого.

      Под глазом у Курта красовался синяк, а на лбу у Бернгарда вздулась солидных размеров шишка.

      – Это оттого, что сначала мы, конечно, подрались, – объяснил Курт таким тоном, точно это было совершенно в порядке вещей. – После обеда мы пойдем на пруд удить рыбу, Бернгард хочет попробовать поудить у нас. И он останется у нас в Оттендорфе; он мне обещал.

      – Пока Курт здесь, – подтвердил Бернгард, – не дольше.

      – Ну, там посмотрим, – сказал Фернштейн, обрадованный тем, что о бегстве больше нет речи. «К тому времени должен вернуться Гоэнфельс, – подумал он: – пусть тогда сам разбирается со своим племянником». – А теперь пойдемте: пора обедать, – прибавил он.

      – Пойдем, Бернгард!

      Курт подхватил под руку вновь обретенного друга, и тот охотно последовал за ним, тогда как раньше являлся к столу, хмурясь и ворча, а за столом говорил только, когда это было необходимо. Фернштейн покачал головой и, когда мальчики вышли за дверь, поймал свое детище и на минуту задержал в комнате.

      – Ты колдун, что ли? Ведь медведь-то вдруг стал похож на человека!

      – Что ты, папа! Ему еще далеко до человека, – объявил Курт убедительным тоном. – Если бы ты слышал, что говорит Бернгард, как он отзывается о своем отечестве! Отец научил его ненавидеть Гунтерсберг и все, что связано с ним… Сейчас, сейчас! Иду!

      Последние слова предназначались Бернгарду, который ушел вперед и теперь нетерпеливо звал Курта. Тот вприпрыжку отправился догонять его, а его отец медленно последовал за ними. Он тоже уже слышал образчики таких речей, и его лицо омрачилось, когда он проговорил как бы про себя:

      – Да, безобразное было воспитание! Иоахим ответит на том свете за то, что сделал с сыном.

      3

      Два сына последнего владельца Гунтерсберга были полнейшей противоположностью друг другу. Старшего, Бернгарда, серьезного и замкнутого, в юности не баловали особенным вниманием даже собственные родители, видевшие в нем лишь продолжателя своего рода; их любимцем был младший, Иоахим, красивый, пылкий мальчик с чарующе-привлекательными манерами.

      Бернгард с согласия отца, лично управлявшего хозяйством в Гунтерсберге, поступил на государственную службу, причем само собой разумелось, что, когда судьбе угодно будет сделать его главой рода, он выйдет в отставку и также посвятит себя управлению имением. Иоахима готовили к военной карьере, и скоро перспективный молодой офицер сделался таким же баловнем берлинских кругов общества, каким, будучи ребенком, был в семье. На первых порах его сильно увлекала новая карьера, но его увлечения никогда не были продолжительны. Строгие требования и дисциплина на службе скоро стали казаться ему невыносимыми, и так как он обычно бросался из одной крайности в другую, то и увлекся социализмом, который тогда набирал силу.

      Иоахим не делал тайны из своего «обращения», как он выражался, и, разумеется, это положило конец его военной карьере.