Тайны гениев. Михаил Казиник

договорились о встрече. В небольшом помещении с роялем и проигрывателем.

      И там мы разговаривали. О жизни, о Бетховене, о смерти, о любви.

      Постепенно перешли на поэзию. Мы говорили о том, чем слово в стихе отличается от слова в жизни. Кое-что из того, о чем я говорил, есть в книге.

      Но главной задачей было привести моих собеседников к возможности услышать последнюю часть последней сонаты Бетховена и попытаться вы звать у них настоящее потрясение.

      И здесь у меня был величайший образец для подражания – фрагмент книги Томаса Манна «Доктор Фаустус».

      Эпизод, где Кречмар беседует с двумя провинциальными немецкими мальчиками на тему о том, почему в Тридцать второй сонате Бетховена только две части.

      Велико искушение дать весь гениальный фрагмент этой беседы.

      Но я удерживаюсь.

      Ибо тот, на кого я рассчитываю в моей книге, раньше или позже прочтет книгу Томаса Манна.

      Или, в крайнем случае, прочитает именно эпизод с сонатой.

      Этот эпизод, быть может, лучшее, что написано о музыке в европейской культуре.

      Мы общались очень долго в этот вечер. Никто из них никуда не спешил.

      И когда я понял, что никому из них не хочется уходить, то испытал невероятное ощущение радости.

      А когда я начал играть вторую часть Тридцать второй сонаты Бетховена, то мгновенно почувствовал, что музыку и слушателей объединяет ток высочайшего напряжения.

      Затем мы создали полумрак: погасили свет и зажгли свечи. А потом в записи великого Святослава Рихтера слушали эту длиннейшую часть – музыку бетховенского прощания с миром.

      И произошло чудо.

      …После окончания музыки ребята стали единогласно и вполне серьезно утверждать, что «тот дядька» этой музыки не играл. Тот просто стучал по клавишам.

      И что то было громко и скучно. Иногда – тихо и скучно. А музыка, которую они услышали сегодня, – просто прекрасна.

      Что же случилось? Почему не подтвердились слова великого музыканта о «хорошей музыке в хорошем исполнении»?

      Попытка ответить на этот вопрос – книга, которую вы начали читать.

      Так почему же книга, которую я замыслил написать как книгу о слушанье музыки, так много внимания уделяет поэзии?

      Единственное, о чем скажу (или напомню) уже сейчас, – это то, что наша речь вербальна.

      То есть конкретные слова объективно изображают конкретные предметы и конкретные понятия.

      Поэтическая речь – значительный уход от вербальности, ибо часто в поэзии слова и понятия не соответствуют логике повседневной речи.

      Мы как бы попадаем в такое измерение, где слова и понятия теряют свой обыденный смысл и становятся знаками, символами чего-то иного, не сиюминутного.

      Б. Пастернак пишет:

      И вот, бессмертные на время,

      Мы к лику сосен причтены

      И от болезни, эпидемий

      И смерти освобождены.

      В этих строках все – абсурд с точки зрения повседневной,