Илиада. Гомер

передает мужественный и жизнерадостный дух подлинника, полон того внутреннего движения, пафоса и энергии, которыми дышит поэма. Но у перевода есть ряд недостатков, делающих его трудно приемлемым для современного читателя.

      Главный недостаток – архаический язык перевода. Например:

      Он же, как лев истребитель, на юниц рогатых нашедший,

      Коих по влажному лугу при блате обширном пасутся

      Тысячи; пастырь при них; но юный, еще не умеет

      С зверем сразиться, дабы защитить круторогую краву…

      Перевод перенасыщен церковно-славянскими словами и выражениями, пестрит такими словами, как «дщерь», «рек», «вещал», «зане», «паки», «тук», вплоть до таких, современному читателю совершенно уже непонятных, слов, как «скимен» (молодой лев), «сулица» (копье), «глезна» (голень) и т. п.

      Гнедич, далее, старается придерживаться в своем переводе «высокого слога. Вместо «лошадь» он пишет «конь», вместо «собака» – «пес», вместо «губы» – «уста», вместо «лоб» – «чело» и т. п. Он совершенно не считает возможным передавать в неприкосновенности довольно грубые подчас выражения Гомера. Ахиллес ругает Агамемнона: «пьяница, образина собачья!» Гнедич переводит: «винопийца, человек псообразный!» Елена покаянно называет себя перед Гектором «сукой», «бесстыдной собакой». Гнедич стыдливо переводит: «меня, недостойную».

      Перевод Минского написан современным русским языком, но чрезвычайно сер и совершенно не передает духа подлинника. Минскому более или менее удаются еще чисто описательные места, но где у Гомера огненный пафос или мягкая лирика, там Минский вял и прозаичен.

      Когда новый переводчик берется за перевод классического художественного произведения, то первая его забота и главнейшая тревога – как бы не оказаться в чем-нибудь похожим на кого-нибудь из предыдущих переводчиков. Какое-нибудь выражение, какой-нибудь стих или двустишие, скажем даже, – целая строфа переданы у его предшественника как нельзя лучше и точнее. Все равно! Собственность священна. И переводчик дает свой собственный перевод, сам сознавая, что он и хуже, и дальше от подлинника. Все достижения прежних переводчиков перечеркиваются, и каждый начинает все сначала.

      Такое отношение к делу представляется мне в корне неправильным. Главная все оправдывающая и все покрывающая цель – максимально точный и максимально художественный перевод подлинника. Если мы допускаем коллективное сотрудничество, так сказать, в пространстве, то почему не допускаем такого же коллективного сотрудничества и во времени, между всею цепью следующих один за другим переводчиков?

      Все хорошее, все удавшееся новый переводчик должен полною горстью брать из прежних переводов, конечно, с одним условием: не перенося их механически в свой перевод, а органически перерабатывая в свой собственный стиль, точнее, в стиль подлинника, как его воспринимает данный переводчик.

      Игнорировать при переводе «Илиады» достижения Гнедича – это значит заранее отказаться от перевода, более или менее достойного подлинника.

      В основу своего перевода я кладу перевод Гнедича везде, где он удачен, везде, где его можно сохранять. «Илиада», например, кончается у Гнедича таким стихом:

      Так погребали они конеборного Гектора тело.

      Лучше не скажешь. Зачем же, как Минский, напрягать усилия, чтоб сказать хоть хуже, да иначе, и дать такое окончание:

      Так погребен был троянцами Гектор, коней укротитель.

      Многие стихи Гнедича я перерабатывал, исходя из его перевода. Например:

      Гнедич:

      Долго, доколе эгид Аполлон держал неподвижно,

      Стрелы равно между воинств летали, и падали вой;

      Но едва аргивянам в лице он воззревши, эгидом

      Бурным потряс и воскликнул и звучно и грозно, смутились

      Души в их персях, забыли аргивцы кипящую храбрость.

      Новый перевод:

      Долго, покуда эгиду держал Аполлон неподвижно,

      Тучами копья и стрелы летали, народ поражая.

      Но лишь, данайцам в лицо заглянувши, потряс он эгидой,

      Грозно и сам закричав в это время – в груди у ахейцев

      Дух ослабел, и забыли они про кипящую храбрость.

(XV, 318)

      Подавляющее большинство стихов, однако, написано заново, – в таком, например, роде. Приам в ставке Ахиллеса молит его отдать ему тело убитого Гектора.

      Гнедич:

      Храбрый, почти ты богов! Над моим злополучием сжалься,

      Вспомнив Пелея родителя! Я еще более жалок!

      Я испытаю, чего на земле не испытывал смертный:

      Мужа, убийцы детей моих, руки к устам прижимаю!

      Новый перевод:

      Сжалься, Пелид, надо мною, яви уваженье к бессмертным,

      Вспомни отца твоего! Я жалости больше достоин!

      Делаю то я, на что ни один не решился бы смертный:

      Руки