Пробуждение. Анастасия Вербицкая

фигурой и золотистой головкой. В свои семнадцать лет она была свежа и прекрасна как ясное весеннее утро.

      Красивый брюнет, казалось только что соскочивший с картинки модного журнала, стоял около Нелли и крепко держал её руки, стараясь заглянуть в её опущенные, скрытые под тенью пушистых ресниц глаза. И торжествующая усмешка сверкала в молодом ещё, но уже порядочно помятом лице брюнета. Он верил в свою силу, в своё знание женского сердца. Девушка, только в мае покинувшая стены института, почти ребёнок… Жаркий румянец стыда на её полудетском личике, испуганные движения, трепет её груди – как всё это понятно и красиво!.. И как страшно много для неё в этом первом признании, в первом поцелуе!

      В гостиной, кроме них, не было никого.

      Опущенные тяжёлые драпри и портьеры создавали искусственный полумрак в этой красивой комнате, где мебель казалась разбросанной причудливыми группами капризной рукой. Там, за стенами гостиной, всё спало в томящем зное безоблачного июльского дня, скованное неодолимой дрёмой. Страшно было раздвинуть портьеры и перейти в залитый солнцем, весь сверкающий в его лучах зал… Казалось, что так и окунёшься в горячую ванну.

      – О, какое институтство, Нелли!.. Где вы вычитали, что влюблённые целуются при публике?

      – Нет!.. Нет!.. Это нельзя… Вы понимаете?.. Грешно обманывать… Ах!.. Боже мой!.. Уж если вы так хотите, то поцелуйте меня при Лили! – набравшись смелости, выкрикнула девушка почти с отчаянием.

      У брюнета лицо вытянулось. «Вот так удружила!»

      За этой Лили, замужней сестрой и опекуншей Нелли, у которой девушка теперь жила по выходе из института, Вроцкий «ухаживал» целых два года, и безуспешно… Ей-то уж, конечно, он последней признался бы в своих стараниях завладеть сердцем Нелли.

      – Нет!.. Это… это чёрт знает что такое!.. – вспылил Вроцкий и вдруг испуганно оглянулся.

      Сноп яркого света ворвался в комнату. На пороге, подняв одной рукою портьеру и напряжённо вглядываясь в полутьму гостиной серыми близорукими глазами, стояла маленькая красивая брюнетка.

      – Нелли… Жорж… Вы здесь? Представьте, какой ужас!

      – Qu'est-ce qu'il y a?[1] – пробормотал Жорж, отскакивая от девушки как резиновый мяч и стараясь состроить равнодушную мину.

      – Мёртвое тело нашлось…

      Елизавета Николаевна опустила портьеру, упавшую мягкими тяжёлыми складками, и снова они все очутились в полумраке.

      «Слава Богу, ничего не заметила», – подумал Жорж.

      – Представьте!.. Верстах в пяти отсюда… около станции К***… поездом раздавило какого-то мужика…

      – То есть… собственно говоря… что тут ужасного?.. – опомнился, наконец, Жорж, вскидывая на нос пенсне и опять чувствуя почву у себя под ногами.

      – Как что ужасного, Жорж?.. А знаете ли… Здесь прелестно!.. Как легко дышится!

      Она оглянулась и села на мягкий пуф, стоявший по дороге.

      – Да мало ли народу давят поезда каждый день! Что вы, собственно, нашли здесь сенсационного?

      Стоя перед Елизаветой Николаевной, спиной к Нелли, заложив руки в карманы своего невозможно короткого пиджака и медленно раскачиваясь на каблуках, он был великолепен как всегда.

      – Ne dites pas de bêtises, George!..[2] Это будет первое мёртвое тело, которое я увижу.

      – Ah!.. C'est autre chose…[3] А зачем вам его видеть?

      – Вы забываете, что я – писательница! – напомнила Елизавета Николаевна и с комичной важностью высоко подняла свою хорошенькую головку.

      – Saperlipopette!..[4] Я всегда с удовольствием забываю об этом… Для такой прелестной женщины…

      – Знаю, знаю наперёд всё, что вы скажете… Это скучно, наконец!.. Нет, в самом деле, – заволновалась Лили, – если мне когда-нибудь придётся описывать смерть? Помните, у Тургенева?.. У Толстого?.. Ведь, это всё с натуры.

      – Мм… – глубокомысленно мычал Жорж, продолжая раскачиваться на каблуках.

      – Я положительно стою за то, чтобы писать с натуры… Этого вымысла, фантазии отнюдь… Я – реалистка… Этим, конечно, объясняется успех моей первой повести.

      «Опишет… Как пить дать, опишет… – думал Жорж, крутя пенсне кругом пальца. – И дёрнула меня нелёгкая ухаживать за нею прежде!.. Всё дело испортил… А главное – целиком выставит… Имя, и то еле изменит… Ох уж эти реалистки»…

      – A propos…[5] Что вы тут делали? – полюбопытствовала Елизавета Николаевна.

      – Анна Николаевна потеряла свой альбом, и мы его искали здесь, – не сморгнув, соврал Вроцкий.

      – О, неправда! – крикнула Нелли, молчавшая всё время. – Альбом в беседке… Вы это знаете… Зачем вы говорите неправду?

      Нелли вспыхнула; ей стало так стыдно за себя и за Вроцкого, что слёзы выступили у неё на глазах.

      – O, sancta simplicitas![6] – неловко рассмеялся Вроцкий.

      «Вот и извольте с такими дурами тонко свои

1

В чем дело? – фр.

2

Не будьте глупым, Жорж!.. – фр.

3

Ах!.. Это что-то другое – фр.

4

Проклятье! – фр.

5

К слову – ит.

6

О, святая простота! – лат.