Карманный оракул (сборник). Дмитрий Быков

живет Ахматова в последний год тридцатых. «Поэму без героя» следовало бы рассматривать в одном контексте не с ее лирикой 1913 года и не с историей Всеволода Князева, хотя и этот ассоциативный слой нельзя не учитывать, а в одном ряду с ее предвоенными стихами, снова полными грозных предчувствий: тут речь не столько о пророческом даре, сколько об исключительном ахматовском уме, об умении выделять действительно важное. Кто угодно мог надеяться на то, что войны не будет, но не Ахматова, ясно видевшая, к чему все идет, и вдобавок помнившая четырнадцатый год. Ее тогдашняя главная тема – всеобщая греховность и неизбежность расплаты за нее, причем расплата многократно превзойдет все робкие и довольно-таки инфантильные грехи Серебряного века. Та же тема переходит в «ПБГ». Ее непосредственные спутники – написанные в 1940 году стихотворения «Лондонцам» (с эпиграфом из Апокалипсиса «И сделалась война на небе») и «Когдя погребают эпоху» (с эпиграфом из Вяч. Иванова «То град твой, Юлиан!»). Да и весь раздел «В сороковом году» в составленном Ахматовой, но не вышедшем сборнике «Седьмая книга» подготавливает явление поэмы: автор и сам озадачен: с чего бы ему в августе сорокового стали являться тени тринадцатого?

      О тень! Прости меня, но ясная погода,

      Флобер, бессонница и поздняя сирень

      Тебя – красавицу тринадцатого года —

      И твой безоблачный и равнодушный день

      Напомнили… А мне такого рода

      Воспоминанья не к лицу. О тень!

      Но тогда же, подводя итог летнему циклу сорокового года, Ахматова угадала главный мотив сходства:

      И что там в тумане – Дания,

      Нормандия или тут

      Сама я бывала ранее,

      И это – переиздание

      Навек забытых минут?

      «Переиздание навек забытых минут» – это новое предчувствие всемирной катастрофы. Цветаева, совершенно не поняв «ПБГ» в авторском чтении – и не имея возможности перечитать ее глазами, – язвительно заметила: «Надо иметь большое мужество, чтобы в сороковом году писать о Коломбинах». Но ведь это Коломбины тринадцатого года, это их предвоенное чувство близкой и неизбежной расплаты за всеобщий хоровод легкомыслия и греха. «ПБГ» – в одном ряду с мандельштамовской ораторией «Стихи о неизвестном солдате»: дух военных предчувствий здесь тот же самый, и есть в них даже некое ритмическое сходство с «ПБГ». Есть и общие образы, сравним:

      Не последние ль близки сроки?..

      Я забыла ваши уроки,

      Краснобаи и лжепророки! —

      Но меня не забыли вы.

      Как в прошедшем грядущее зреет,

      Так в грядущем прошлое тлеет —

      Страшный праздник мертвой листвы.

      Это Ахматова, «Поэма без героя». А вот Мандельштам:

      Ясность ясеневая, зоркость яворовая

      Чуть-чуть красная мчится в свой дом,

      Словно обмороками затоваривая

      Оба неба с их тусклым огнем.

      Каких только толкований не выдумывали для этой строфы – как и для других темных, иногда бредовых образов «Неизвестного солдата», – но тут, по-моему, все просто, и у современных детей эта