Возвращение ценности. Собрание философских сочинений (2005—2011). Дмитрий Николаевич Герасимов

в Царстве Небесном так велико и является таким неоценимым и ни с чем несравнимым даром человеку от Бога, что может приобретаться также лишь за многие подвиги – преодоление искушений и соблазнов при длительном испытании души человеческой»72. При этом, «„Вина должна быть искуплена страданием“ – эта норма в иудейско-христианском учении о спасении настолько деперсонализирована, что ее приверженцам представлялось маловажным, кто именно должен страдать и за чьи именно грехи, для чего и кому нужно это страдание. Даже Бог не может „просто простить“ грешных людей, он вынужден исполнить закон, ибо событие греха объективно требует события страдания… (курсив автора. – Д.Г.)»73. Отсюда, с одной стороны, росла социальная апатия низов древнерусского общества (по мере бытового «усвоения» православного учения утрачивавших интерес к общественной жизни), а с другой – вырабатывался характерный паразитический тип «русского барина», не имевшего ни цели, ни оправдания земному возвышению (что так сильно отличает его от «рыцарского типа» деятельной национальной аристократии западных народов).

      В итоге, греческая исключительность, как особая «чистота православной духовности», для русской прирожденности оборачивалась жестоким испытанием самой способности к историческому действию. О подлинных же успехах или неуспехах пропаганды религиозно-национальной исключительности теперь может судить каждый русский, заглянув внутрь самого себя и обнаружив, насколько глубоко сидит в нем презрение к миру и к себе, способным найти хоть какое-то оправдание лишь в надприродном, заведомо неосуществимом идеале. И никакого другого культурного кода национальное самосознание, подкрепленное всей мощью религиозной пропаганды, просто не предлагает – его нет. До сих пор известного рода презрение русского человека к самому себе (даже если оно в отдельных случаях носит нарочито показной и лицемерный характер) настолько глубоко, что подчас легко переносится по аналогии и на «ближнего своего» – человека, близкого по родству и крови, и даже принуждает объединяться против него скорее (с большей симпатией) с «чужаком», нежели со своим сородичем или сродником. Такая самоубийственная «православная духовность» до поры до времени могла сдерживаться лишь общим патриархально-консервативным строем традиционной русской общины, с историческим отмиранием которой диссоциация некогда единого этноса оказалась почти неизбежной. Поняв это, можно как бы заново пережить коренной («онтологический») социально-психологический перелом, спровоцированный кардинальной ломкой духовного строя Древней Руси со стороны собственной же власти. Причем обида и отвращение порождались не христианством, в котором мало что понимали, а откровенно денационализирующим характером греческой христианизации, так что в ответ на действия вдруг «огречившейся» национальной власти случались даже вооруженные восстания.

      Особенно

72

Пестов Н. Е. Современная практика православного благочестия. Опыт построения христианского миросозерцания. Книга I. СПб.: Сатисъ, 1994. С. 217.

73

Максимов Л. В. Этический объективизм: основные концепции и подходы // Этическая мысль: Ежегодник. М.: ИФ РАН, 2000. С. 147.