Русские князья. От Ярослава до Юрия (сборник). Павел Загребельный

золотой чеканкой, рубинами, яшмой и изумрудами, – все это он заметил потом, когда ему нечего было делать, а только стоять и слушать, как шла речь о его судьбе, как говорили о нем, подобно тому как говорят о куске дерева, о вещи, которую можно просто выбросить или отдать кому-нибудь. А в тот момент, когда его толкнули к сидящему старику, он увидел прежде всего его глаза. Он натолкнулся на твердые глаза, равнодушные, напоминающие выступающий из воды камень, эти глаза смотрели на него и не на него, они смотрели словно бы сквозь него, но и не сквозь него, они все видели и одновременно – ничего, для них не существовало ничего на свете, кроме них самих, они жили собственным светом, собственными хлопотами, усталостью, знанием, покоем. Эти глаза так поразили хлопца, что он даже не удивился появлению Какоры, уже не на коне, а пешего, хотя все равно назойливого и наглого. Какора крепко держался за ремни, которыми увязан был Сивоок; могло показаться, что Какору сейчас более всего интересуют именно эти ремни, а не хлопец; пока Сивоок оцепенело рассматривал холодные глаза старика, Какора склонил свою башку в поклоне, забормотал:

      – Великий княже, это – киевский отрок, прислуживавший мне, а ныне…

      Глаза старика по-прежнему жили своей отдельной жизнью, и голос, прозвучавший в ответ на запутанную речь Какоры, никак не вязался с этими глазами – это был утомленный, приглушенный голос старого человека, в голосе чувствовалась сила, улавливалась многолетняя привычка к повелеванию, а еще пробивались сквозь этот голос сытная еда и питье всласть. Но Сивоок, как и перед тем, не вслушивался в слова, он слышал все, но не углублялся в смысл, он видел теперь отчетливо и старого человека, которого Какора называл великим князем и который, следовательно, был князем Владимиром. Наверное, Сивоок видел и его коня, и богатую сбрую, и богатый наряд, но более всего интересовали его в тот момент твердые, почти нечеловеческие глаза.

      – А раз киевский, значит, крещеный, – бормотал Какора.

      – Хорошо, – промолвил князь.

      – А поелику имею свою добычу в городе, так пускай этот отрок…

      – Про что молвишь?

      – Пускай будет моим челядником. Работником.

      – Не твой отрок, а киевский.

      – Оставался здесь…

      – Все равно – киевский…

      – Но, княже… – Голос Какоры стал почти плаксивым.

      – А что киевское – то княжеское.

      – Имею добычу свою по повелению…

      – Имеешь – вот и имей. А отрок – княжий человек. Развязать.

      – Убежит! – закричал Какора.

      – Правда? – спросил князь, не глядя на Сивоока.

      – Убегу, – честно пообещал Сивоок.

      – Тогда развязывайте его! – велел князь и отвернулся, так, словно устал от созерцания такого необычного отрока, на самом же деле, наверное, он и не видел его, ибо разве можно что-либо увидеть такими твердохолодными глазами?

      Если бы его держали, если бы пробовали повалить на землю, он защищался бы, кусался,