Слёзы войны. Валентин Богданов

её про себя, радовались сдержанно, видимо, что-то уже соображали тогда о неуместности ликования в их присутствии.

      Почему-то особенно мне запомнился надоевший тогда вьюжный март той последней военной весны. Будто злая буранная вьюга нарочно бесилась, настырно и безутешно выла и причитала, изводила нам душу вкрадчиво близившимся горем, да у мамы по исхудалому, исчерневшемуся лицу постоянно катились непрошенные крупные, как горошины, слёзы, которых она почему-то не замечала к нашему изумлению. Это нас всех пугало.

      Озабоченная баба Лепистинья с тревогой спрашивала маму: «Ты почто, Тоня, так часто слёзы-то льёшь и льёшь? Измотаешь себя, изойдёшь слезами, уж крепилась бы как-то, поди недолго осталось ждать хоть какого-то конца». – «Да как-то не замечаю их, мама, какие-то они непрошенные, холодные, будто не мои, всё катятся и катятся, вроде мешает что-то лицу, а как машинально их смахну, рука мокрая, и сама пугаюсь этой причуде. Уж не случилось ли что с Николаем напоследок войны?» – приглушённым тревожным голосом, в который уж раз безответно спрашивала мама, скорее, саму себя и тяжело вздыхала. Тут в уже всем надоевший разговор встревал вездесущий дед Арсентий: «Что без толку-то изводить себя слезами? Реви не реви, ничему уже не поможешь, если что и стряслось там с твоим мужиком, а себя по бабской дурости понапрасну изведёшь». Немного подумав, он озабоченно добавлял: «Думаю, что домой катит, врасплох хочет заявиться, как все солдаты делают, когда с войны вертаются. А если б сгинул, давно бы похоронк у полу чи ла, сейчас, к конц у войны, с этим долго не тянут. Так что жди, наберись терпения, ничего тебе больше не остаётся, такая ваша бабская доля – ждать и терпеть, сроду так было и будет», – сердито подытожил дед этот трудный разговор.

      Нашей семье, в общем-то, повезло, что к концу войны отец чудом остался в живых из числа тех, кто был призван на войну грозным летом сорок первого года. На войне побывали пятьдесят четыре наших деревенских мужика, и двадцать шесть из них погибли. А вернулись двадцать восемь – большей частью холостяки, кто призывался в конце войны. Много было молодёжи в деревне перед войной, и всех она выгребла, и редко кто в ней остался после возвращения с войны.

      Было действительно нежданное чудо, что отец, наконец, объявился живым, и это казалось тогда несбыточным счастьем. Дело в том, что последнее письмо от отца мы получили в конце января победного года. В нём он бодро писал об успешных боях своей воинской части в августовских лесах и Мазурских болотах, в которых принимал участие. Был уверен, что день победы близок, и он скоро вернётся домой, и ему будет что рассказать нам об увиденном и пережитом на этой войне. Дед Арсентий гордился тем, что его зять воюет в тех местах, где он воевал в ту германскую, где в немыслимой мокроте и стуже застудил ноги, почти совсем обезножел и ходил с той далёкой поры с трудом. Всё мечтал, как он будет со своим зятем вспоминать те проклятые места, где и тогда полегло людей без счёту.

      Эти бесконечные разговоры, связанные с последним письмом отца с