Слёзы войны. Валентин Богданов

ный рисунок, навечно. В моём детстве тоже были такие события, которые оставили в моей памяти самые яркие воспоминания и неотвратимо повлияли на всю дальнейшую жизнь самым печальным образом. Наверное, можно сказать, что эта судьба была предначертана мне свыше, и никуда от неё потом, как ни крутись, было не увернуться. Не зря же говорят: как с утра не повезёт, так потом весь день будешь запинаться. Так и в жизни: если в детстве настигла непоправимая беда, всю жизнь будешь на ровном месте спотыкаться. Может, оно и так, а может, и нет, но горестный запев в моей судьбе начинался тогда, в самом раннем детстве, трагически совпавшем с военными годами, о чём и хочу рассказать.

      Каким оно было, моё военное детство, в глухой сибирской деревушке в те немыслимо далёкие годы, как мы, дети, воспринимали войну, переносили все её тяготы, и каким был наш детский быт, в двух словах не расскажешь, и в ста – тоже. Об этом нужно написать подробно. Ведь в нашей послевоенной литературе о детях, родившихся незадолго до войны и в подавляющем большинстве оставшихся сиротами, нигде, как мне кажется, серьёзно не написано, хотя эта тема давно наболела и взывает к милосердному вниманию, чтобы помянули об этом печатным словом, и никому, думаю, это во вред не будет.

      Взялся я за эти воспоминания не ради литературной славы, не ради наживы, чтобы «срубить бабки» таким способом, что просто немыслимо в наше замутнённое время. Видимо, приспела внутренняя потребность вслух рассказать тем, кто ещё может услышать и понять, чем было памятно нам, детям войны, то время, та ужасающая действительность. Не рассчитываю и на всеобщее читательское внимание при сегодняшней душевной глухоте и чёрствости большинства наших сограждан, а рассчитываю, прежде всего, на внимание и неподдельный интерес своих детей, внуков и правнуков. А может, кто-то другой сподобится это прочитать, узнать из первых рук, как жили-были их деды и прадеды в то военное лихолетье, как смогли выжить, и сравнить с их временем, в какое они будут жить и, надеюсь, здравствовать.

      И хотя моя нынешняя память стала, как осенние сумерки, которые всё густеют и густеют, всё приближают меня к непробудной ночи, да в той ночи, будто неведомо кем, был заботливо затеплен трепетный огонёк свечки, который своим мерцающим светом негасимо высвечивает из сумерек моего прошлого все события военного детства. Как-то известная писательница Светлана Алексиевич сказала, что дети той войны – это последние её свидетели. И надо бы добавить: самые правдивые, поскольку приукрасить события той поры было бы бессовестным враньём, а описать их хуже чем было – невозможно, потому что хуже быть не могло, и писать приходится только так, как было на самом деле, то есть правду.

      Так уж судьба уготовила, что самым памятным событием той поры стала для меня весна победного, сорок пятого года, когда кончилась война и мы всей семьёй ждали с войны отца. Шёл мне тогда десятый годок, как и моей сестрёнке, Римме. Родились мы двойняшками и учились в третьем классе начальной деревенской школы, где наша мама работала учительницей, и я считался старшим из четверых детей, которыми наши родители успели обзавестись перед войной. Следом шёл братишка Виталя, младше меня на четыре года, и ещё годом младше сестрёнка Люся. Жили мы тогда в казённом доме, который колхоз выделил маме как учительнице, и находился он рядом с домом маминых родителей – бабы Лепистиньи и деда Арсентия. Сходились наши дома огородами.

      Исстари называлась эта сибирская деревушка селом Глубокое, но официально именовалась колхозом имени Будённого, хотя по привычке все называли её Будёновкой. Находилась Будёновка в четырёх километрах от железнодорожного полустанка Коновалово, в северную от него сторону, в Макушинском районе, ныне Курганской области, тогда Челябинской. Неведомо мне, когда зародилась моя Будёновка – около трёх десятков домов, разместившись полукругом по берегу озера Глубокое, кто первым застолбил это место для поселения и так назвал озеро и деревню? Померкло это за давностью лет, как и многое другое, в нашем беспамятстве.

      Но после революции новая власть безо всякой меры стала всё и вся называть именами героев Гражданской войны, хотя ни одного лихого рубаки-будённовца, как и других героев, в этих местах и близко не было. Так и коротала свой недолгий век Будёновка с этим лихим названием до самой баламутной перестроечной поры, когда и вернули ей прежнее название, будто амнистировали за грехи, допущенные за годы Советской власти с этим неудачным названием.

      А рядышком, в двух-трёх километрах, в обе от Будёновки стороны, сиротливо и жалко ютились такие же безжизненные, невзрачные деревушки, с такими же героическими названиями: колхозы им. Чкалова, «Новая Жизнь», «Красная Поляна» и многие другие, которых уже давно нет. Слизнула их с земли беспросветная колхозная нужда, будто их на белом свете никогда и не было. Уж слишком безропотно и покорно умирали эти деревушки, как меркнущие глаза умирающего от нужды и горя человека в нынешней России, с исковерканной судьбой её народа, обречённого на вялотекущее вымирание. И вскоре после войны повально все сгинули, отдав ей почти всех своих мужиков, а без них никакая деревня у нас сроду не выдюжит, мором изойдёт. Так и вышло. Только Будёновка тогда выстояла назло всем пронесшимся над ней бедам, да чуть раздалась вширь и вдоль за счёт своих разорённых гибельной нуждой соседей.