Русология. Хроники Квашниных. Игорь Олен

не поможет, только израильский! Вам продаст его «Интермед плюс народ»! Звоните нам!

      Берестовский был в Англии в рамках дела участия в махинациях. Госчиновником он входил в предприятия, что вели экспорт нефти, газа и цинка. Также, есть данные, он владелец контрольных пакетов телеканалов, нескольких популярных газет, «Трансаэро»…

      На Рублёвском шоссе в аварии покалечен министр. Есть версия о причастности…)

      В марте в зоне Москвы рассветает к шести. Я встал. У родителей я любил ходить за машиною утром. Зло утром спит, расслаблено; полегчало больным; груднички, не дававшие спать, утихли; пьянь отбуянила. Серость скучных домов, лёд в лужах, битые стёкла, клочья от рвани, сор и окурки, лом от качелей, мутные окна, дохлая кошка – всё утром смазанно… Со стоянки я ехал прямо в рассвет. Луч брызнул в глаз, я откинулся в кресле. Вмиг всё исправилось, будто не было, будто мне двадцать лет, соловьи кругом и все счастливы. Так больным вводят морфий – и в своих грёзах те вдруг здоровы… Славно проехать сильному, юному по знакомому городу, где родился и вырос, где знаешь многое, где тебя узнают; общаетесь, как, мол, жизнь, старик… Нет и не было места, надо отметить, где я рос долго или безвыездно. В Магадане рождён (в/ч) … Через пять лет Хабаровск… Школа – в Приморье… В третий класс я в иной в/ч… Я студент (Владик) … После Москва и… Квасовка? Знаменательно: я случился, где жил мой род в стародавности.

      Брату мать подавала подносы, и брат укатывал, управляясь одной своей ручкой, но появлялся, кашляя, с нездоровым румянцем, требуя то лапши, а то соуса.

      – Павел, снедь для вас, – указала мать. – Всё продумано? Не сломаетесь? Вдруг приедете, а там выбиты стёкла? Вдруг обострение? И как быть тогда?

      – Много вдруг, – возражал я. – Будет одно вдруг. Всех вдруг не будет. Если сломаемся – то не будем там. Стало быть, ни при чём твои стёкла. Если же стёкла – стало быть, добрались-таки. Обострение если… Хватит. В общем, мы едем, сын?

      Тот кивнул.

      На отце след бессонницы; он не спал после мыслей об участи Квашниных. Иссохший и с длинным волосом, висшим прямо, влажно причёсанный, он казался пророком, шедшим на плаху. С комнаты брата слышалось о войне в Чечне и в Ираке и в Югославии… Вновь в Европе война, и НАТО… Впрочем, не в НАТО суть, а в Чечне… и не в ней даже, нет… Нет вовсе. Там не Чечню бомбят, а меня… Не случаем я услышал? Это – бегущему? Не сбегу, намекается? Облегчение минуло, чувство страха всплыло.

      – Я Антон Палыч Чехов, пап! – засмеялся сын.

      Мы пустились в одиннадцать; прогремели разбитою улицей к Симферопольскому, – не к новому, что теперь магистраль «М-2», а к былому, что, пройдя Климовск, город оружия, выбралось до безвестных углéшень, бродей и змеевок, столь отрадных мне, и текло меж изб деревянных, ставленных лет за семьдесят прежде. Изредка, демонстрируя элегантный снобизм и стили, виделись дачи, все сплошь кирпичные, под цветастыми кровлями, с непременными