История болезни. Сергей Валерьевич Уткин

да нету там…

      – Тише, говорю! Слышишь?

      Опять прислушалась. Все те же дождь и ворона. Матушка в удивлении на Федю уставилась, а тот упорно что-то слушает.

      – Что ты ваньку валяешь? Ничего я не слышу!

      Федя выдержал паузу, дождался, когда ворона выдаст очередное «кар» и восхищенно прошептал:

      – Людка Зыкина поет!..

      Наверное, кто-то из читателей возмутится: как можно так неуважительно о великой певице, которой уже нет в живых… Ребят, я ведь не зря несколько раз указал время действия. В конце шестидесятых Зыкина была в зените своей славы, ее песни звучали со всех сторон.

      А вспомнил я эту историю потому, что сейчас слишком часто говорят о всенародной любви к некоторым персонам, умершим или ныне здравствующим.

      Как говорили когда-то в FIDOnet: отучаемся говорить за всех.

      Баба Оля

      Раз уж про войну вспомнили, расскажу еще одну историю.

      Работала на Московской Сортировочной баба Оля. Угрюмая, необщительная «на гренадера деланая» особа, предпенсионного возраста. Обращение к себе «тетя Оля» или «баба Оля» не терпела. Матушка по простоте своей душевной как-то окликнула:

      – Тетя Оля…

      Ольга тут же в ответ рыкнула:

      – Какая я тебе тетя?

      Матушка улыбнулась удивленно:

      – А кто же ты?

      Ольга только рукой махнула. Потом кто-то из бригады по секрету поведал, что Ольга «двуснастная»: гермафродит, с мужским и женским комплектами половых признаков. Вот уж воистину как в песне «я и баба, и мужик»… Характер у Ольги был нелюдимый, держалась всегда особняком. Исключением была моя матушка, с которой у Ольги сложились полуприятельские отношения. Вот матушке баба Оля и рассказывала:

      когда война началась, Оля с семьей жила в Рыбацком. Сейчас это очередной спальный район Питера, а еще в семидесятых там самая натуральная деревня была. Деревянные домишки, колодцы, огороды… Вот прямо на огороде Олиного дома устроили огневую точку – зенитку поставили. «Денитку», как баба Оля говорила… Рядом траншею выкопали, чтобы прятаться от бомбардировок. Только гражданским в траншее укрываться не разрешали, во время тревоги прятались в большом погребе.

      Первое время «денитка» на огороде только смешила. Потом, когда налеты стали чаще и злее, стало не до смеха. В Рыбацком каждый день сгорал чей-то дом, кого-то хоронили… Олин дом разнесли в щепки едва ли не в первый налет. В зенитку целились, да промахнулись чуток. Только погреб и уцелел. Восстанавливать дома было некогда, да и смысла не имело – уже объявили, что население полностью переселят в Ленинград.

      Незадолго до переселения фашист окончательно озверел. Рыбацкое уже не только бомбардировали, но и обстреливали из пушек. Все, кто еще оставался жив, спрятались в подполе Олиного дома. Других укрытий уже попросту не было… Единственный мужик, председатель сельсовета и коммунист с дореволюционного года, сказал:

      – Молитесь,