Интеллектуальная авантюра I. Истоки бытия. Игорь Калинаускас

части получило гораздо более широкие интеллектуальные возможности, в том числе и в создании технологий. Появление системного мышления было революцией интеллектуальной, плоды которой мы пожинаем до сих пор.

      Можно сказать, что интеллектуальный человек от псевдоинтеллектуального отличается тем, что он помнит о системе связей. Поэтому в строгом смысле слова сказать: «Я думаю» – можно только с того момента, когда мы начинаем анализировать систему связей между различными частями некой целостности или создаем новую целостность, вводя систему связей в некоторое множество объектов.

      Целое. Известно, что целое не равно сумме частей, его составляющих. Почему? Потому, что сущностной определенностью части целого является самое целое.

      Человек как организм и как психическое образование также есть некое целое. Ни одна из частей, изъятая из этого целого-человек, не является тем, чем она является внутри целого. Отсюда такая сложность познания человека. Мы можем системным языком создать его описание, описание пространства сознания, но не можем с помощью системного языка описать человека как целое. Потому что в целом части теряют самостоятельность сущностную. В целом сущностью части, сущностным ее определением является самое целое. Будучи изъятой из целого, часть превращается в нечто другое.

      Есть практика, опыт, эксперимент работы с целым. Обобщить подобную эмпирику очень сложно, ибо не было – и до сих пор нет – развитого языка для этого. Поэтому единственным способом описания целого издревле был симультанный образ, картинка. Так называемые эзотерические тексты, религиозные, религиозномифологические и просто мифологические – это попытка обобщить эмпирический опыт на языке образов. Ведь образ, как и целое, расчленить нельзя. Поэтому количественных, рациональных знаний в области «человек как целое» практически нет, а есть образы.

      Понятно, что, пытаясь думать о целом, мы попадаем в мир субъективного – у нас нет рационального языка, который мог бы быть конвенционально содержателен, для описания целого. Образный язык для однозначной интерпретации не годится. Он обращается к субъектному в человеке, и, соответственно, все интерпретации абсолютно субъективны. Так возникает вера: я присоединяюсь к какой-то интерпретации какого-то образа и верю, что это так. Что именно «так», я не знаю и знать не могу по определению, но это так. Есть знаменитая полушутка о преимуществе художника перед ученым: ученый должен доказать, а художник говорит: «Я так вижу» – все его доказательство. «Я так вижу», и все, не нравится – отойди. Так за отсутствием рациональных систем описания большинство знаний о человеке, в том числе и человека о самом себе, образовалось на социальном наследовании различных мифологических образов, образных систем описания.

      Есть такое разделение: научное описание выигрывает в точности, но проигрывает в глубине; художественное описание проигрывает в точности, но выигрывает в глубине. Глубина в данном