Пиксельный. Александр Интелл

– я вздыхаю. – Как мать?

      – Нормально, – сухо отрезает она. – Давай о чем-нибудь другом. Расскажи лучше, что ты сейчас пишешь? Для детей?

      – А я больше ни для кого не пишу. Не могу и все. Раньше хоть дети меня понимали, а теперь… будто нет детей вовсе, словно бы взрослые все стали. Вот и ты больше не ребенок, наверное, раз не слушаешь.

      – Я тебя слушаю, но слушаю когда надо. Мне шестнадцать, я уже сама могу решать, что для меня хорошо, а что плохо, – это звучит так убедительно, что мне хочется верить.

      – Звучит, конечно, красиво, но не похоже на правду. Ни сколько.

      – Какая ты все-таки язва!

      Лена деланно обижается, косится в пол, смешно пьет сок урывками. Наконец, отходит, и произносит:

      – Я могу с тобой говорить, если ты будешь слушать. Но ты же не станешь?

      – Стану, ты попробуй.

      – Да ща! Орать будешь!

      – Ну попробуй.

      Она суетится, елозит, потом немного нагибается, будто собралась рассказать что-то важное.

      Я смотрю на нее внимательно, с интересом, желанием узнать ее мысли.

      Должно быть, заметив это в моих глазах, она решается рассказать. Больше всего люди хотят, чтобы их слушали.

      – Я хочу… серьезно поговорить. Мне нужно поделиться кое-чем с тобой. Ты не поймешь, но все-таки…

      – Говори, я все пойму. Постараюсь.

      – Ты когда-нибудь вены себе резал?

      Лучше бы она меня по башке трахнула! Вот тебе и серьезный разговор!

      Это странно: сначала я порываюсь взорваться смехом, видимо, включается своеобразная защитная реакция организма на вот такой случай. Но я мастер включения и отключения всяких штучек, поэтому я сдерживаюсь, а еще через мгновение понимаю, что вообще происходит, и что она с таким трудом мне сообщила.

      – Нет. И не собираюсь, – я моментально взвинчиваюсь, я закипаю.

      – А я вот попробовала недавно. Так, слегка. Мне не понравилось, – я закрываю глаза, мотаю головой. – Это потому что я тихонько?

      – Господи, да что же я слышу! – произношу шепотом, и ударяю кулаком по столу – все вокруг вздрагивает, включая Лену. – Скажи мне, Леночка, почему это должно нравится? С какого перепугу ты должна испытать что-то по-ло-жи-тель-но-е? – уже отчетливо спрашиваю я.

      – Нууу… – Лена делает идиотское выражение лица, становясь похожей на умственно отсталую, – вот девчонки говорили, что во время ужасного депрессняка это помогает. Прям расслабляешься, говорят.

      – Твою ж мать! Ты прости меня Лена, но насколько ты могла рехнуться, чтобы поверить в бред, наболтанный твоими наголову больными подругами? Режешь вены? Не пробовала ногу отрезать? Знаешь, снижается масса тела, организму легче; можно меньше питаться – экономить на продуктах; начинают платить пенсию! Лучше бы пробовала шевелить извилинами! Ты дура, останешься с болтающейся кистью на всю жизнь, если силу не рассчитаешь и перережешь сухожилия, пытаясь, прости Господи, получить удовольствие. Это если кровотечение остановишь. Или ты физиологию не знаешь? Хотя откуда тебе знать, правда? Весь мозг высосали эмо-песни. Идиотка.

      – Какого хрена ты меня обзываешь? Ты что? – Лена