Стальные грозы. Александр Зорич

тем временем лились неостановимо:

      – …И? И ну? Где результат?! Не для Родины результат – с этим-то понятно. Для меня лично! Почему бы нас отдохнуть не отправить, а рубежи пока пусть кто-то другой покараулит? Некому, что ли? Вон, полные академии желторотых…

      – Думаю, тут другое, – лениво сказал Растов. – Оно, конечно, есть кому. Но командование чего-то боится…

      – Чего именно?!

      – Да мало ли чего! Рецидивов каких-то… Неожиданностей! Если вдруг что, они же нас долго будут из отпусков выковыривать… А молодежь им поначалу такого навоюет, что мама не горюй… Будут потери… Пресса завоет про некомпетентность и перефинансирование…

      Коробов тяжело вздохнул.

      Все то, что сказал Растов, он, несомненно, понимал и сам, иначе никогда не дослужился бы до начальника разведотдела. Но так уж устроены люди, что им проще жить, когда очевидность очевидного признают не только они, но и все вокруг.

      Взяли еще по пол-литра – «Медового особого». А потом еще по литру. А когда в визоре началась трансляция футбольного матча, Растов, вызывающе равнодушный к футболу, написал Нине исполненное огня и муки сообщение и поплелся домой.

      За спиной Ченцов с Осокиным горланили неофициальный гимн бронетанковых войск.

      «Пусть враг хитер, мы во сто крат хитре-е-е!»

      Утро 5 августа началось для Растова обычным порядком.

      Зеленый коктейль из блендера: ботва редиса, молодая валерьяна, шпинат, черника, банан.

      Витамины и лекарства – по-разному таблетированные, разноцветные, разновеликие, похожие на ягоды с пластиковых ягодных кустов.

      Пробежка по Каштановой аллее и назад, в общей сложности десять километров. Пробежка вышла вялой и какой-то сердитой, «на характере» (ведь все-таки вчера было пиво!). Одна радость – Куллэ со своим «Кунаширом» на глаза больше не попадался.

      Затем душ. Контрастный. «И в чем-то даже страстный», – усмехнулся Растов, вытираясь.

      Завтрак всухомятку и чтение почты, по большей части околорекламного содержания.

      Сообщение, отправленное Нине. Страстное чуть более чем полностью.

      Нина проснулась поздно, спала плохо, жаловалась, что совершенно не хочет идти на работу и что все валится из рук.

      Да, военюрист Белкина вновь работала по специальности. Возилась с офицерами так называемой ДОА – «Добровольческой Освободительной Армии». Эту горе-армию величиной в пару батальонов подлые клоны на скорую руку сколотили из пленных, преимущественно руководствуясь соображениями не столько военными, сколько пропагандистскими.

      «Но они же предатели! А ты их защищаешь», – глухо ворчал Растов.

      «Но они же наши, русские предатели. А значит – достойны как минимум понимания», – отвечала Нина, сама кротость.

      Нине было тяжело – и морально, и физически. Редкий ее рабочий день длился меньше 12 часов. Но, несмотря на ворчание и нытье, Растов знал: он любит ее именно такой, любит этот жертвенный блеск в глазах и неукротимую готовность «во всем разобраться», любит эти глаза, глядящие