Баязет. Валентин Пикуль

уже был за дверью, и «бубенцы» Штоквица прозвенели ему в спину. Клюгенау зевнул и, прикрыв рот ладошкой, метко стрельнул глазами – на Латышева, потом на Ефрема Ивановича, не спеша поднялся и побрел нагонять Некрасова.

      Карабанову оставаться в обществе сухаря-коменданта и прапорщика (которого он в душе называл не иначе, как «недоносок») совсем не хотелось, и он тоже направился к выходу.

      – Покидаете нас? – остановил его Штоквиц.

      – С вашего разрешения. Спать пойду…

      На улице за ним увязался какой-то черный лохматый козел и, тряся бородою, долго тащился следом за поручиком, о чем-то восторженно блея. Карабанов сначала его отгонял, потом плюнул, и козел сам отстал. Шел поручик на Зангезур, чтобы, зарывшись с головою в душные кошмы, спать до вечера, а вечером сыграет он с Ватниным в «дурачка», ибо есаул другой игры в карты не знал; потом опять спать ляжет, а там и утро наступит.

      – Черт возьми! – остановился Андрей. – А где же гром победы, который должен раздаваться?..

      А гром побед русского оружия уже раздавался, и отзвук их – по газетам и по слухам – доходил до заброшенного Баязета: форсировав широкие поймы Дуная, российская армия уже начала освобождение славянских сел и городов.

      Однако же весь этот гром побед прокатывался где-то вдалеке, за горами да за морями, а Баязет продолжал томиться в знойной духоте, в неверных сплетнях шпионов и лазутчиков, в кажущемся спокойствии. В окрестностях города рыскали казачьи пикеты, часовые иногда исчезали со своих постов бесследно, будто их и не было там; только потом, по прошествии времени, чья-то вражеская рука подкидывала ночью голову часового в крепостной ров, или ловили на майдане торгаша, просившего двух баранов за шинель убитого.

      – Не смущайтесь, – говорил Хвощинский молодым офицерам. – Все это в порядке вещей. Не забывайте, что это не просто война, а восточная война. Она тем и поучительна для нас с вами, что в ней никогда не бывает передышек. Держи глаза пошире, а шашку наготове…

      Третьего мая вдруг зарокотали в крепости барабаны, и перед строем всего гарнизона была совершена первая публичная казнь. На задранных кверху оглоблях санитарного фургона, заменивших виселицу, вздернули молодого муллу, который пытался разрушить водопровод, питавший цитадель, а перед этим убил двух ездовых солдат-стариков.

      Перед казнью Хвощинский подошел к мулле и спросил:

      – Ты зачем это делал, пес?

      Мулла, не отвечая, воздел руки к небу. Ему накинули петлю на шею.

      – Зачем ты убивал наших солдат?

      – Меня нельзя винить в этом, – прохрипел мулла. – Это внушено мне свыше.

      – Аллах, что ли, внушил тебе отрубать головы убитых?

      – Но я действовал в святом восторге, – оживился мулла.

      Хвощинский махнул платком:

      – Вздернуть собаку…

      – Не хотите ли стакан лафиту? – вежливо спросил Штоквиц и выбил доску из-под ног убийцы…

      Капитан руководил повешением как комендант крепости и проделал все это настолько ловко и равнодушно,