Баязет. Валентин Пикуль

опять все.

      Дениска сам однажды, будучи под хмелем, покаялся Карабанову:

      – Ваше благородие, это же не воровство. Рази же мы украдем?.. Он, бес этот, даром что старый, а по глазам овец считает. Я-то, не будь дурак, одной овце, которая понаваристее, еще загодя камень на шею вяжу. Овца глаз-то на гуртовщика не подымает, он и орет тогда, что нету. А она тут, ваше благородие, в стаде. Ну, а когда уж привыкнут, что «нема одной», тут ее и кидай в котел: она уже лишняя!..

      – Ну, Дениска, – не раз грозил ему Ватнин нагайкой, – быть тебе…

      – …В урядниках! – весело подхватывал Ожогин.

      – В урядниках, то верно, – хмуро соглашался Ватнин. – Только в драных урядниках! Нагайку-то вот видишь?..

      И, поворачивая над кострами ружейные шомпола, на которых жарились, истекая жиром, куски свежей баранины, уманцы говорили:

      – А што, братцы? Кажись, не по-собачьи живем: людьми стали…

      ………………………………………………………………………………………

      Штоквиц с головой зарылся в свежие хрустящие газеты, пришедшие из Игдыра. Читая, он вздыхал, крепко и подолгу чесался.

      – Что вы переживаете, господин капитан?

      – Да тут, понимаете ли, иногда прелюбопытные вещи встречаются. Впрочем, и вранья тоже хватает…

      Солдат был сух и легок, будто его изнутри выжгло. Солдат еще николаевский – такие редко сгибались. Сразу пополам сломается – и можно в гроб класть. Отшагав свое под барабаном, вернулся солдат в свое Заурядье или Калиновку (это безразлично) и остаток жизни цепко, к себе безжалостно, давай деньги копить. Вот и старость тихая под истлевшим мундиром, затуманились от времени кресты и медали. Солдат трубочки не выкурит, шкалика не опрокинет – все копит, жила бессмертная! По грошику да по копеечке, иногда и побираться пойдет – копит и копит.

      Кончилось все очень странно. История об этом солдате обошла множество тогдашних газет, и потому нам известно ее окончание. Двести двадцать пять рублей (немалые деньги) отдал старый жмот на… «пользу славянского дела», а на остальные купил билет до Кишинева и вскоре появился в Сербии, где и погиб в сражении за свободу своих единокровных братьев. Казалось бы, все понятно, а с другой стороны – и не совсем…

      – Да-а, – невольно призадумался Штоквиц, складывая газету. – Когда Верещагин едет к Скобелеву – это мне объяснять не надо: он будет писать картины. Но этот… Да-а. Теперь какому-нибудь из таких и по зубам врезать – еще подумаешь: стоит ли? Может, и он дома корову с самоваром продал, чтобы в Баязет попасть!

      Карабанов откровенно расхохотался, покручивая на пальце хлесткую, размочаленную нагайку.

      – Не хотят мужики наши умирать кверху пузом на родимых полатях. Им теперь, подлецам, свобода дадена!

      В разговор вступил прапорщик Латышев.

      – Мне вот, – сказал он, – мне… – и ткнул в себя пальцем. – Пардон, господа, но мне кажется странным… Ведь русский мужик не знает ни истории, ни географии. Единственное доступное его пониманию – это Иерусалим, а в нем гроб