Баязет. Валентин Пикуль

совет: когда попадете в «лапшу», остерегайтесь «трафить» по затылку. Я бывал в рубках, и любой кавказец знает, что эту кость, вот эту, во! – он показал какую, – хоть топором руби: клинок сразу выскакивает из эфеса!..

      – Спасибо за совет, – без тени улыбки поблагодарил Карабанов и ударом маленькой, но мускулистой руки поставил эфес на место. – Я слушаю вас дальше, – небрежно напомнил он.

      Клюгенау одернул на себе рыжую бурку, зябко пошевелил синеватыми пальцами с перстнем-печаткой на мизинце.

      – Скажите, Андрей Елисеевич, – поежился прапорщик, – вы любили когда-нибудь женщину? Я понимаю, что, конечно, да, вы любили… Но сейчас я говорю о той любви, которая приходит к человеку бесподобно великой, как если бы ему на всю его жизнь давалась только одна женщина…

      Загребая лапами бурую пыль, мимо ног Карабанова резко пробежал мохнатый паук: поручик растер его стоптанным каблуком и вдруг сорвался на злость:

      – Послушайте, дорогой барон. Любил я или же не любил, а на кой вам черт знать все это, а?

      Инженерный прапорщик, подслеповато щурясь из-под очков, улыбнулся.

      – Да вы не сердитесь, – мягко попросил он. – Я вот, например, еще не любил. И не оттого, что я засушенный немец-перец-колбаса, кислая капуста. Нет. Просто мне, поверьте, было… некогда. Да. Еще мальчишкой-юнкером я прибыл сюда, на Кавказ, и с тех пор… Да что вы хотите! У меня уже три ранения, год чеченского плена и седина в голове, а я еще не встретил ни одной женщины по сердцу…

      – Да врете вы все, барон! – зло рассмеялся Карабанов. – Вы поэт, а поэтам нельзя верить. «Я помню чудное мгновенье…» – это мы знаем с детства. А дальше что?

      С печалью в дрогнувшем голосе Клюгенау ответил, тихо и покорно:

      – Мне уже поздно быть поэтом. И если я даже поэт, то совсем не тот, который тискает свои стихи, а потом бежит к издателю за гонораром. Но если я могу под свистом пуль, настигающих меня, бескорыстно остановиться, услышав пение соловья, тогда – да, верьте мне: я – поэт, и поэт великий!..

      Помолчали. Шум ручья не нарушал тишины – он, казалось, наоборот, усиливал ее.

      – Ну, а к девкам-то вы, барон, ходили? – мрачно и грубо спросил Карабанов.

      Клюгенау молча свел пальцы в кулак и показал поручику крохотный перстень-печатку с фамильным гербом.

      – Все разорено и продано, – сказал он без жалости, даже с каким-то наслаждением. – И это – единственное, что осталось у меня из наследства. Поверьте, у родни не нашлось даже тысячи рублей выкупить меня из плена, и деньги собирали в полку по подписке… Но здесь вы можете прочесть девиз моей жизни: «Чистота и верность!»

      – Значит, – невесело рассмеялся поручик, – и к девкам не ходили?

      – Никогда!..

      Карабанов подумал.

      – А я вот ходил. Да-с. И поверьте, дорогой барон, что это нисколько не мешало мне любить одну чудесную женщину. Она потом вышла замуж и, говорят, счастлива. Хотя я до сих пор не понимаю, как она – она! – может быть счастлива не со мной, а с другим. Впрочем, это было давно и… Довольно об этом!

      Поручик