Провинциальная Мадонна. Вера Колочкова

как по расписанию, начинает «орать» о происшествиях… И ладно бы стоящие новости были. Так, общая говорильня об одном и том же, переливание из пустого в порожнее. Нет, ничего страшного, конечно, в этом нет, полчаса перетерпеть можно… Тем более уже в привычку вошло – плаваешь и плаваешь в этом потоке надоедливых фраз, не имеющих к ее малолетней девчачьей жизни никакого, собственно, отношения. Какая уж тут биология с географией, когда над ухом вьется громкое многословие-тарабарщина…

      Тяжело вздохнув, Надя подняла голову от учебника, состроила себе смешную радостно-торжественную гримасу, зашевелила в такт дикторскому голосу губами – «…и в эти последние дни уходящего тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года партия и правительство подводят итоги первых широкомасштабных реформ во всех сферах жизни советского общества, провозглашающих политику гласности и перестройки в духе демократического социализма…».

      – Надька, перестань кривляться! Я все вижу! Давай лучше уроки учи! – сердито прикрикнула мама, прогнувшись спиной на стуле и заглядывая в проем смежной с залой комнаты.

      – Мам… И впрямь, сделай потише, уж очень орет… – подала голос Наталья, зевнув во весь рот. – Чего там особенного слушать-то, каждый божий день одно и то же…

      – Может, тебе и нечего! А я обязана быть в курсе всех событий, у меня должность такая! Понимать должна, не маленькая! Орет ей, видите ли…

      Но руку все же к телевизору протянула, сердито защелкала рычажком громкости, снизив звук до минимума. Даже слышно стало, как позвякивает ложка в Натальиной чашке с чаем, как шелестит по оконному стеклу сухой снежной поземкой декабрьский вьюжный ветер.

      – Подумаешь, должность – парторг на швейной фабрике… – тихо проворчала Наталья, отхлебывая чай. – Нашим теткам на конвейерной линии только и есть дел, что гласность в духе перестройки обсуждать…

      – Ай-ай… Ишь, как заговорила, посмотрите-ка на нее! – беззлобно усмехнулась мама. – Да если б не я, как бы ты в начальники цеха в свои двадцать семь лет вылезла? Сидишь себе в конторке, в тепле, отчеты строчишь… Люди вон годами такую должность добывают, а тут раз – и в дамки! Ох, и наглющая ты у меня девка, Натаха, как посмотрю…

      – При чем тут моя должность и перестройка с гласностью? В одну-то кучу все не вали!

      – Ладно, не заводись. А то я не знаю, как ты умеешь, с пол-оборота…

      – Так первая начинаешь! Сама бы хоть понимала чего! Выучила нужные слова и толкаешь их на собраниях, как лозунги, – да здравствует гласность и перестройка! Вдумалась бы, что за этим стоит…

      – Ну? И что такое страшное там стоит? Смерть с косой?

      – Да ну тебя, мам… Вот как с тобой серьезно разговаривать? Ты ж непроходимая, как лесная чащоба!

      Надя в своей комнатушке уже со страхом вслушивалась в их диалог, улавливая в сестрином голосе нарастающие истерические нотки. Наташа в спорах бывала гневлива и раздражительна, заводилась буквально с пол-оборота – мама сейчас правильно сказала. А соседка, добрейшая Полина Марковна, однажды по поводу этого вердикт вынесла: мол, замуж Натаху надо спровадить, и все как рукой снимет… Мама же вполне резонно возразила: легко сказать! Можно подумать, по их жалкому поселку при швейной фабрике каждый день кавалерийские полки гарцуют и томящихся свободой девиц высматривают!

      – Вот скажи, ты помнишь, как третьего дня к нам лектор из области приезжал?

      – Помню, конечно… – задумчиво вздохнула мама, с опаской глядя на старшую дочь. – Умный такой парнишка… Женатый только, двое детей…

      – Да при чем тут двое детей! Я ж не об этом… Помнишь, как он на последний автобус опоздал и его к нашим девкам в общежитие на ночь определили?

      – И что? – напряженно разогнула спину мама.

      – А ничего! То есть в том смысле, каком ты сейчас подумала, – как раз и ничего… Нет, девки-то по-своему расстарались, конечно. И стол накрыли, и подпоили, а толку – ноль…

      – Ну и замечательно! Значит, порядочный парень попался!

      – Да я не к тому! Вот всегда у тебя голова в одном направлении работает! Везде только аморалку видишь!

      – Но ты ж сама начала про этого парня…

      – Ладно, неважно. То есть не в этом суть. В общем, подпоили, он за столом язык-то и развязал… Развыступался, только шум стоял! По пьяной лавочке все рассказал, что умные люди с изнанки этой перестройки да гласности углядели!

      – И что там такого, интересно?

      – А то, чего ни в какой программе «Время» никогда не расскажут. Например, что скоро нам всем неминуемый трындец придет… И партии твоей тоже полная хана будет. Останешься без работы в свои предпенсионные пятьдесят…

      – Ой, да типун тебе на язык, Наташка! И как он у тебя на такую антисоветчину поворачивается! Как это – без партии? Думай, что говоришь! Смотри, не брякни где-нибудь, а то неприятностей не оберешься! Еще и при сестре! Надька, не слушай, уроки учи!

      – Да я учу, учу, мам…

      – Ну, все, понесло… – раздраженно отмахнулась Наталья. – Разве можно с тобой вообще о чем-то нормальном поговорить…

      – А