Пейзаж с чудовищем. Татьяна Степанова

за руки, – сказала мадам де Жюн, – нас за столом сейчас шестеро. Это идеальное число для вызова духов. Дорогая Беатриче, вашего мужа звали Джузеппе?

      – Да, – голос кузины Беатриче дрогнул.

      – Для начала мы все должны глубоко сосредоточиться. И пожелать, чтобы дух дона Джузеппе явился. Затем я прочту заклинание.

      В темноте Йохан Кхевенхюллер вышел из гостиной, плотно притворив за собой дверь.

      Они остались в темноте за круглым столом, крепко держа друг друга за разом вспотевшие от волнения руки.

      Он пошел по коридору и увидел свою жену Либби. Она не ушла в детскую к малышу.

      Она стояла в коридоре и разговаривала с горничной Франческой. Та несла пустой таз и фаянсовый кувшин из спальни Готлиба.

      Йохан впоследствии думал: если бы они не столкнулись с Франческой тогда в коридоре! Если бы она не покинула спальню больного… Если бы они с Либби не ушли из гостиной…

      Столько этих «если»…

      – Найдешь в кладовой уксусную эссенцию. Зайди ко мне в спальню, возьми со столика синюю склянку с миндальным маслом – добавишь все это в воду для компрессов. Затем на кухне тщательно отмеришь в стакан горькой настойки, которую прописал молодому князю доктор. Да, и пойди в бельевую, возьми чистые простыни и наволочки для подушек. Ему надо сменить постельное белье.

      Йохан заметил, что жена дает горничной слишком много заданий для одного раза.

      Франческа сделала книксен и засеменила выполнять указания хозяйки.

      Либби обернулась к мужу. Ее глаза…

      Йохан ощутил, что сердце у него в груди глухо ударило, а потом бешено забилось.

      Ее глаза…

      Прозрачные, как лед.

      Затуманенные и вместе с тем ясные.

      Что в них?

      Мольба? Приказ? Решимость? Страх?

      Либби подхватила свои юбки, свой необъятный кринолин и буквально бегом ринулась в спальню Готлиба. А он, Йохан, последовал за ней.

      Она тихонько открыла дверь и на пороге снова обернулась к нему.

      И на этот раз выражение ее лица – застывшего, с заострившимися чертами – напугало его и…

      Нет, он не окликнул ее – Либби, что мы делаем? Зачем?

      Он вошел в спальню к своему больному кузену вслед за женой.

      В спальне пахло потом, воздух, казалось, сгустился, потому что окна долгое время не открывали. Готлиб лежал на боку, половина его лица тонула в пышной подушке. Одеяло он сбил к ногам, и оно шелковым фестоном свисало с высокой кровати.

      Глаза Готлиба были закрыты, и он по-прежнему бредил – губы шевелились, но горло не издавало никаких звуков, кроме слабого сипения.

      Однако Йохан Кхевенхюллер по-прежнему слышал «Лесного царя», а может, это звенело, гудело как колокол в его ушах?

      Mein Vater, mein Vater, und hörest du nicht…

      Лесной царь со мной говорит…

      О нет, мой младенец, ослышался ты,

      То ветер…

      Я ему не отец, – подумал Йохан, – а он мне не сын. Мой сын – Франц, и это он – младенец, а Готлиб, он…

      Ослышался ты… То ветер, проснувшись,