Леди не по зубам. Ольга Степнова

вдруг опять завыл – на этот раз как-то уж очень отчаянно.

      – Фу, Рокки! – крикнула ему Элка.

      Неожиданно пошёл дождь. Он ливанул так, словно на небе образовалась прореха и вся вода, накопившаяся за лето, потоком хлынула вниз. Крыша беседки оказалась дырявой, на Беду дождь полил с той же силой, что и на всех остальных. С визгом, свистом и воплями толпа ринулась в интернат. Я побежал к берёзе, чтобы отвязать Рона. Элка сняла очки и схватила под мышку свои детективы, накрывая их телом, чтобы они не намокли.

      – Бежим! – радостно закричала она. – Бежим к чёртовой матери от этой славы, от этой встречи с читателями…

      И тут на крыльцо выбежала молоденькая воспитательница. Почему-то на ней не было тапочек. А лицо было такое, что вся толпа мигом остановилась и замерла, как в немой сцене. Над крыльцом отчего-то не было козырька, и дождь мгновенно промочил на воспитательнице розовую кофточку, юбку, расправился с её косметикой и причёской.

      – Там… – сказала девушка и медленно начала оседать на пол.

      – О господи, – пробормотал Герман Львович и охотно уступил мне дорогу к двери.

      Я уже знал, что случилось. Ведь сценарий был прежний – пустой интернат, все собрались в одном месте – на нашем представлении, директор по какой-то причине опаздывает к началу мероприятия, а спустя некоторое время его находят…

      Она лежала на пороге своего кабинета. Лицо было синюшным, на шее красная полоса. Её задушили янтарными бусами, которые бы порвались, не будь они намотаны в три ряда.

      Это было ужасно. Отвратительно. На это невозможно было смотреть. У меня взмокли руки и задрожали коленки, несмотря на то, что я не был ни впечатлительным, ни слабонервным.

      – Не подходите! Уведите детей и вызовите милицию! – закричал я уже знакомый текст. – Ганс, уведи собаку!

      – Слава богу, не я нашёл! – с неприкрытой радостью пробормотал Герман.

      – Заткнитесь! – попросил я математика.

      – А что? Второй раз уже! На меня могли бы подумать, – обиделся математик.

      Беда уже сидела возле тела на корточках, щупала пульс, поднимала веки, заглядывала в глаза.

      – Мертва, – сообщила она и подняла с пола шариковую ручку, у которой на конце был весёлый венчик из жёлтых перьев. Элка пощекотала себе нос этими перьями и вдруг заплакала. На моей памяти это был первый криминальный труп, который вызвал у неё сочувствие, а не любопытство.

      – Она читала все мои книжки, – объяснила Беда свой приступ сентиментальности. – Она была моей поклонницей, быть может, единственной во всём мире!! Она хотела мне подарить эту ручку!

      – Элка, замолчи! – попросил я, поднял её за плечи и отвёл к окну.

      Коридор уже опустел, воспитатели увели детей.

      – Слава богу, не я нашёл! – неприкрыто радовался Герман.

      – Что-то мне всё больше перестаёт нравиться наше весёлое путешествие, – с вызовом заявила Викторина Юрьевна. Я и не заметил, как она оказалась рядом.

      – Это чудовищно! – всхлипнула Элка. – Кто-то идёт за нами по пятам и убивает директоров интернатов.