Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 4. Александр Солженицын

все усилия помогать вам и надеемся на дальнейшее несение вами должности Верховного.

      Но тогда уж позвольте:

      – Великий князь вчера назначил генерала Гурко вместо Эверта. Но сегодня мы читаем агентские телеграммы, из которых видно, что на эту должность будто бы назначен генерал Лечицкий?

      Удобно командовать, если о назначении своих подчинённых узнаёшь из газет! Но знает ли о том хоть само правительство?

      – Если вам известно что-либо по этому вопросу, не откажите ответить, так как надо положить конец недоразумениям сразу на трёх фронтах – Западном, Юго-Западном и Румынском.

      С прелестной безпечностью Львов отвечал:

      – По поводу Гурко ничего не знаю. Ждём Гучкова, тогда скажу, чтобы он тотчас вам сообщил.

      И, уже окончательно облегчённый, Львов:

      – Могу добавить, что в последние дни во всей России, не исключая Петрограда, заметно сильное стремление браться за работу и большой подъём духа. Идут вести о подвозе хлеба в усиленном порядке. Наша опора – здравый рассудок и великая душа русского народа. До свиданья!

      – Будьте здоровы. Помоги вам Бог, – только и мог отозваться новый Верховный, отходя от аппарата.

      С кем это он сейчас разговаривал, с каким призраком? От кого получил назначение? Разговаривал – и забылся, и как будто – с серьёзным правительством.

      Но снова перед глазами встало безжалостное тайное гучковское письмо, ещё даже не освоенное вполне.

ДОКУМЕНТЫ – 24Лондон, 11 мартаЛЛОЙД ДЖОРДЖ – кн. ЛЬВОВУ

      …Как бы мы ни ценили лояльность и верное сотрудничество бывшего императора и русских армий в течение последних двух с половиной лет, мы полагаем, что революция, с помощью которой русский народ связал свою судьбу с твёрдой основой свободы, является лучшей лептой, которую Россия принесла на алтарь союзников… Русская революция ещё раз подтверждает ту истину, что великая война является борьбой за народоправство…

      554

Солдатское мление. Весенняя сушка. – Арсений.

      Ни нашей стрельбы, ни немецкой уже не было который день, и не ждалось. Уже и обвыкли жить потиху.

      А солнышко светило ровно, что ни день, – и даже утоптанный на батарее снег под каждою стопой ещё чуть подавался. Сильно он везде поёжился. А округ каждого стволика вытаивала воронка, на большем пригреве аж и до земли.

      И по этой тиши, и по этому солнышку, и по разомлённости нутряной – хотелось чего-то делать весеннее. Плуг ладить не приходится, семян готовить не приходится, – а хоть что-то бы по хозяйству.

      Но какое ж у солдата хозяйство? Орудие хоть и славно выручает, а не своё, да и карабин обрыдл – никогда в нём той души не будет, что хоть в цепу.

      А вот дело, один догадался и все тянутся: из земляночной сыри вынести под солнце своё барахлишко – разобрать, подсушить, сложить понову, может что и выкинуть, только нечего солдату выкидывать, всё жаль.

      Какое у солдата хозяйство? Всё в одном заспинном мешке и всё тряпичное; потвёрже,