Сендушные сказки (сборник). Геннадий Прашкевич

никогда не слыхал о нем?»

      «А скромен, – пояснит Борис Иванович. – На глаза сам не попадается. Бывало, и воровал, да вины свои загладил».

      Шли.

      Собачки хорошо тянули.

      Обычно собачья упряжка легко несет трехпудовые сумы да уметный неприкосновенный запас. Олешки тоже хороши в работе, но, устав, норовят лечь, а собачки, даже выбиваясь из сил, будут тянуть до края. Запуржит, завьет дымом снег, олешки полягут, не подымешь, а собачки до конца будут тянуть на неприметный дымок. А олешкам не до людей. Они сендушные. Им нет дела до человека.

      Впрочем, Свешников на собачек смотрел хмуро. Случалось, снились ему собачки. Тогда просыпался со стоном, пугал казаков. Приподнимался на локте, стряхивал с себя заячье одеяло.

      Шли.

      На привалах прихлебывали кипяток на шиповнике.

      – Без благовести и крыночку не поставить, – нарочито громко жаловался Микуня Мочулин. – Нечистая сила враз чувствует слабину. Это всегда так. Меня много раз дразнила.

      – Ну?

      Да вот не везло Микуне.

      Например, на Камне в Ильин день пошел в лес.

      Не надо ходить в лес в Ильин день, знал это, а пошел, глупый. Издали заметил большую черемуху, всю в ягоде, ну, подумал, оберу. А когда человек идет вот так без всяких сомнений, нечистая сила вокруг скопляется. Микуня идет, идет, а чудно в природе, и не приближается к нему черемуха.

      – Это лешак тебя водил, – знающе кивал Федька Кафтанов.

      – Зато здесь пусто. Никто не будет водить, – предполагал Микуня.

      – Ты что! – возражал Кафтанов. – И тут свой лешак.

      – А почему же так пусто?

      – Да потому что проиграл лешак в кости свое зверье. И птиц проиграл, и зверей. Вот и нет тут никого, самому стыдно показаться.

      Гришка Лоскут, раздувая ноздри, интересовался:

      – А коли поймаем зверя, всем какая выйдет награда?

      – Ну, такая, что хочется ее. А тебе, Гришка, особливая!

      Караульный, заиндевев, заглядывал на шумный смех в слабо освещенную урасу.

      – Тебе особливая выйдет награда, Лоскут. Возьмут тебя писаные за пушистый хвост.

      Казаки смеялись, а Микуня мечтал:

      – Печь умею пирог морковный. У него дух!

      – Да ну, дух! – презрительно кривился Косой. – Это ты, Микуня, никогда не пробовал моего винца! Вот где дух! Народ завсегда оставался доволен, я проницательное винцо курил. Чарку примешь, всю ночь не спишь. А уснешь, диковинные сны тревожат.

      Елфимка, сын попов, строго напоминал:

      – Чарка – в жажду, чарка – в сладость, чарка – во здравие. Все остальное – в бесчестье, в срам.

      – Да я больше и не предлагал, – отворачивался Косой.

      – А я предлагал! – На голос этот сразу поворачивались бородатые лица. – А я предлагал, – хмуро повторял Шохин, ужасно моргая красным вывернутым веком. – Было на реке Яне схватили дикующие меня и Михалку Цыпандина. Он потом на Ковыме утонул…

      Из рассказа Шохина получалось,