Собрание произведений в пяти томах. Том 4. Девяностые. Михаил Жванецкий

емного жил, немного писал, немного читал, кто-то начал записывать, кто-то – переписывать. Ну и что? И когда мне говорят: «Неужели вы не понимаете?» – я думаю, думаю и не понимаю…

      Человек

      Человек может работать потрясающе и бесконечно.

      От рассвета и до заката. Становясь все красивее.

      Человек в одиночку может строить дом, возделывать сад, цветы, овощи, добывать материалы, перевозить их на себе.

      О! Как он может работать, строя себе дом, баню, огород!

      Весь день будут слышны визг его тележки, врез топора, скрежет труб.

      Один в бесконечном труде.

      От вырастания дома, от вырастания сада, от вырастания животных, от бесконечного труда он становится все лучше, все нечувствительней к усталости, все интеллигентней.

      И тут его начинает желать земля. Цветы отдаются только ему.

      У плохого человека они не цветут.

      Деревья признают его руку, животные идут на его голос.

      А он уже не боится металла, не боится машины.

      Кран, труба, поршень становятся родными.

      Руки начинают чувствовать металл, гайку, сгиб и могут повторить, как было, и повернуть по-новому, сделать воде удобно и сделать крыше удобно, и фундаменту сухо, и дереву влажно.

      Руки становятся очень твердыми и очень чувствующими.

      Тело не так сильным, как приспособленным.

      Когда можешь поднять то, что захочешь, и верно оцениваешь вес.

      Руку точно продолжает топор, ключ, мастерок.

      Все отполировано. Рукоятка входит в пальцы без зазора.

      Сильны те мышцы, что нужны для работы.

      Может даже выпирать живот от обильной рабочей еды.

      Он не мешает.

      У хорошего хозяина он есть всегда.

      Вначале пропадает брезгливость, потом уходит усталость, потом раздражение, и появляется техника.

      Кельма, полутерка, сокол приросли к рукам, голова освобождается от того, что делаешь, место тактики занимает стратегия.

      Ты уже можешь осуществлять идеи.

      Сначала чужие, потом свои.

      Новая работа начинается с расспросов.

      Всегда найдется человек, который что-то подобное делал.

      Человек человеку – совет, способ и инструмент, и все становится понятным, все возможным.

      Все распадается на простое. Кто делал – не соврет.

      А то, что ты делаешь для себя, будет стоять, пока ты жив.

      С твоей смертью начнет умирать все, что ты поднял.

      И никакие дети его не спасут.

      Оно может умирать медленно, но умирать будет, пока кто-то не расспросит людей и не начнет сначала.

      И снова пройдет все пути развития: незнание, знание, брезгливость, усталость, раздражение, умение, техника и красота.

      Твои животные родят ему детенышей, твой дом покажет ему себя, вода потечет снова, его оставят усталость и сон.

      Он будет строить для себя, чтоб отдохнуть, чтоб поспать, чтоб подумать на старости лет, но ни спать, ни размышлять в покое уже никогда не будет.

      Всё, как и дети, уходит вперед, ничто к тебе не вернется в старости.

      Лишь люди будут у тебя учиться и запомнят тебя.

      И странно. Всем, что ты создал, ты не воспользуешься никогда.

      Там хорошо, где нас нет

      Спасибо вы знаете кому, видимо, Горбачеву.

      Мы впервые проверили, действительно ли там хорошо, где нас нет…

      – Да, – сказали мы, – очень хорошо!

      И хорошо, что нас там нет, иначе было бы хуже.

      Где мы есть – там плохо.

      Нам плохо всюду. Это уже характер.

      Все спрашивают, почему мы мрачные.

      А мы мрачные, потому что плохо там, где мы есть.

      А оттого что мы там есть, становится еще хуже.

      И мы вывозим свою мрачность через мрачную таможню и привозим туда, где нас нет.

      «Нет счастья в жизни», – написано у всех на левой груди и подпись: «Жора».

      «Иду туда, где нет конвоя», – написано у всех на правой ноге, поэтому мы и расползаемся.

      Оказывается, Жора, нигде в мире нет блатных песен. Это же уму непостижимо!

      Это же отсутствует целая литература.

      Фольклора нет. Народы молчат.

      Это же, оказывается, только у нас.

      Половина в тюрьме. Половина в армии.

      Отсюда и песни. Оттуда и публика.

      Сплошь бывший зэк или запас.

      Крикни на любом базаре: «Встать! Смирно! Руки за голову!»– посмотри, что будет.

      Половина сидит, половина охраняет, потом меняются.

      А те, что на свободе, – те условно, очень условно.

      На синем женском теле прекрасные голубые слова:

      «И