Преступно счастливая. Галина Романова

всего что-то произошло совсем недавно, – авторитетно кивнул Гришин, расслабляя спину и удобнее облокачиваясь на спинку рабочего стула. – Кто бы стал так долго ждать? Чтобы мстить? Дело-то быльем поросло, все давно забыто, и…

      – А если тот, кто причастен к убийствам, на тот момент был ребенком? – снова тихо, снова скорее для себя проговорил Волков.

      – А?! – Гришин вздрогнул и опять вцепился пальцами в кадык. – Как это?! Не понял!

      – Что, если в скандале, результатом которого стало увольнение Угаровой, замешан был ребенок, а?

      – Ребенок? Какой ребенок, не понял?! У этих двух женщин не было детей!

      – Школьник, я имею в виду, капитан, школьник.

      Он уже пожалел, что начал этот разговор. Да, Гришин проявил чудеса расторопности. И сведениями о трудовой деятельности Угаровой разжился, и в школе даже побывал. Но дальше-то – тупик. Топчется на одном месте и сойти не желает. А у него вдруг снова иссякли силы все ему разжевывать и объяснять. Одному-то куда сподручнее размышлять и принимать решения.

      – Вы имеет в виду, что Угарова была замешана в скандале с учащимися? Я правильно понял?

      – Да, – проговорил Волков и прикрыл глаза.

      Бестолковый взгляд Гришина, его глуповатая улыбка сводили его с ума.

      – Но учителям об этом ничего не известно! Они мне не сказали ничего!

      – Коллектив мог и не знать, на чем спалился кто-то из учащихся. Она же о результатах своей чудовищной наблюдательности докладывала только Николаевой. А та принимала решения. Вот что сделаешь, Гришин… Съездишь в отдел народного образования, попросишь архивы. И пороешься в них.

      – На предмет?

      Гришин тут же прикусил губу с досады. Рыться в бумагах он страсть как не любил. Он бы лучше по городу круги нарезал на своей новой машине. Пару месяцев назад купил и еще не накатался. Старался за руль садиться при каждом удобном случае. Даже в булочную за углом на ней ездил, хотя пешком было пять минут ходу.

      Он бы лучше с людьми встречался и говорил с ними. Улыбался бы им, при необходимости хмурился. Все время держал бы в руках блокнот и тонко заточенный карандаш, время от времени делая на чистых страничках бестолковые заметки. Ими он потом никогда не пользовался – заметками этими. Но народ неожиданно проникался уважением. И даже говорить опрашиваемые начинали помедленнее, будто диктовали ему.

      Ему вообще нравилось производить на людей впечатление умного, властного, справедливого полицейского. Это только с Волковым не выходило никак. Тот все не хотел воспринимать его всерьез. Все время скрытничал и ехидно улыбался. Странно, что сегодня разговорился. Может, потому, что голова снова разболелась?

      – Так что я забыл в архиве, товарищ майор? – повторил вопрос Гришин.

      Волков сидел напротив него с закрытыми глазами. И непонятно было: слышит он его или нет. Может, уснул?

      Не спал. Медленно, цедя по слову, произнес:

      – Точная дата увольнения Угаровой нам известна. Станем танцевать от нее.

      Снова