Яма. Надежда Нелидова

проблема, вытекающая из скученности, тесноты: далеко не все в толпе сидящих на приём – онкобольные. За год мы выявляем таких 4 тысячи, а через поликлинику проходит порядка 70 тысяч человек. Идут «с подозрением», идут «исключить». И вот когда они рядышком сидят, общаются, обмениваются негативной информацией, мнимые больные с ужасом находят у себя аналогичные признаки, начинают паниковать. Заражают окружающих страхом, идёт цепная реакция, совсем неполезная в атмосфере больницы.

      До Катиной болезни я находилась в счастливом неведении. Была уверена: в таких больницах дежурит психолог. Услышать такое – может разум помутиться.

      – Как же, – усмехнулась Катя. – Ага. Всё было: бригада психологов, психотерапевтов, которые бросились меня утешать и отпаивать валерьянкой. И какава с ванной тоже была. Размечталась.

      Тогда Катя спряталась в туалете. На полу под тряпкой жёлтая лужа мочи из разбитого унитаза. Бессильно опустилась на грязный, затоптанный, с квадратиками от подошвы чьих-то башмаков, стульчак. В поисках утешения прижалась горячим лбом к холодному бачку. Унитаз вместо психолога.

      Честно говоря, тем летом я пронеслась по больнице галопом, стуча высокими каблучками. Записывая интервью, натягивала на колени легкомысленную юбочку, поглядывала на часы. Впереди свидание, новые впечатления, новые надежды.

      И вот знакомлюсь с больницей основательно, изнутри. Я-то думала, что в таких больницах всё по-другому. Беседуют, понизив голос. Доктора и медсёстры – сама предупредительность. Мягкие ободряющие взгляды. Сочувственные поддерживающие прикосновения. Безлюдье, покой, тишина, цветы, нога утопает в коврах, точно идёшь по облаку.

      …Темноватый мрачный вестибюль. Стоит понурая очередь, много деревенских. В буфете каменные жирные пирожки, которые не то, что больного – здорового на тот свет отправят. Уборщица в обрезанных галошах гонит лужи по серой плитке, тычет шваброй в ноги. Гардеробщица макает варёное яйцо в соль, пьёт чай из термоса. Не выспавшаяся медсестра в окошке: «Сегодня приёма нет».

      Даже смертнику выполняют последнюю волю. Перед ним невольно склоняются головы, отводится взор и сам собой тишает голос. Вокруг толпится свита из охранников, врачей, священников, адвокатов – потупились, сознавая ужасное величие момента. В самом придавленном воздухе витает трепет, почтение, суеверный страх перед готовящимся таинством…

      Нету талонов, понятно? Жизнь глумливо корчит рожу, попирает жилистой ногой в грязной галоше. Вселенная не рухнет, не вынеся вашего ухода, не больно воображайте. Ваша болезнь – сугубо ваше личное дело, и извольте вести себя прилично.

      Итак, Катю отправили домой на «долёживание». И чередой пошли экстрасенсы. Целительница (та, что запретила химиотерапию: дескать, не пропускает биотоки), брала по 3700 рублей за сеанс – цены семилетней давности. Всего сеансов было десять. Приём другого биоэнергетика стоил пять тысяч.

      – Когда ей объявили о неэффективности химиотерапии, она пошла по экстрасенсам.